Эдуард Ганслик - О прекрасном в музыке

Каждое произведение искусства находится в каком-нибудь соотношении к нашим чувствам, но никак не в исключительном. Поэтому это свойство в музыке отнюдь не определяет её эстетического принципа.

Тем не менее, все попытки исследовать прекрасное в музыке опираются главным образом на эту её черту; между тем, как действие, производимое прекрасным на наше душевное состояние, скорее относится к психологии, чем к эстетике. Если действительно музыке одной свойственно это влияние, то тем более мы должны отвлечься от него, чтобы определить его причину.

Эстетики, занимающиеся этим вопросом, выводят заключения о свойствах искусства из субъективного впечатления. Но это тем ошибочнее, что действие какого либо музыкального произведения на наши чувства не есть необходимое. Та же музыка влияет совершенно различно на людей разной национальности, разного темперамента, разных лет, или даже на одно и то же лицо в различные минуты. Случается, что какое-нибудь музыкальное произведение растрогивает нас до слез, в другой же раз оно на нас не делает никакого впечатления. Даже когда впечатление точно произведено, мы часто в нем откроем много условного. Не в одной только внешности, или в обычаях, но и в мышлении и в чувствах образуется в течении времени много условного. Это, главным образом, относится к тому роду музыкальных произведений, которые служат для известных целей, как-то: к церковной, военной и театральной музыке. В них сложилась целая терминология для выражения чувств известными сочетаниями звуков, – терминология, которая, впрочем, изменяется в течении времени. В каждую эпоху иначе слушают и иначе чувствуют. Музыка остается неизменной, но изменяется её действие, вместе с степенью образования или условного понимания.

Как легко наши чувства поддаются обману, видно из тех ничтожных, бессодержательных музыкальных пьесок, в которых мы готовы узнать и «Вечер перед битвой», и «Летний день в Норвегии», и «Жену рыбака», если только сочинители решатся дать им подобные тенденциозные названия. Заглавия дают нашим чувствам известное направление, которое мы часто приписываем самой музыке.

Из всего этого мы видим, что в действии музыки на чувства нет ни того постоянства, ни той исключительности и необходимости, на которых должен основываться эстетический принцип.

Мы не желаем пренебрегать мы сильными чувствами, возбуждаемыми в нас музыкой, ни теми сладкими или томными настроениями, в которые она нас погружает. Мы вовсе не намерены отрицать её способности пробуждать подобные движения в душе человеческой; напротив того, мы видим тут одно из проявлений её божественной силы, но вовсе не исключительное, и должны еще раз настаивать, что оно не может служить достаточной основой для эстетической теории музыки. Все дело в том, каким путем, какими средствами музыка влияет на чувства? Положительную сторону этого вопроса мы подробнее разовьем в IV и V главах нашей статьи. Но здесь, при самом вступлении, мы не можем довольно резко выставить отрицательную сторону вопроса, стараясь доказать ненаучность и неосновательность мнений, господствующих до сих пор.

В связи с теорией, ставящей задачу музыки в возбуждении чувств, и как бы дополнением к ней, является положение, что чувства составляют содержание музыки.

Философское исследование какого либо искусства прямо приводит к вопросу о его содержании. Каждому искусству свойственна отдельная область мыслей и понятий, которые оно старается изобразить ему же свойственными способами выражения – звуками, словами, красками, линиями. Таким образом, каждое отдельное произведение искусства воплощает определенную идею в чувственной форме. Эта определенная идея, форма, ее воплощающая, и единство обеих – непременные условия понятия красоты.

Содержание любого произведения поэзии или пластических искусств не трудно выразить словами и свести на общие понятия. Мы говорим: эта картина изображает поселянку, эта статуя – гладиатора, это стихотворение – подвиги Гектора. На более или менее полном слиянии такого определенного содержания с его художественной формой основывается наше суждение о красоте произведения.

Содержанием музыки, как обыкновенно полагают, должны служить все оттенки человеческих чувств. В этом видят её особенность и отличие от других искусств. Таким образом, звуки и их правильные соотношения – только материал, средства выражения, которыми композитор изображает любовь, радость или гнев. В прелестной мелодии, в глубокомысленной гармонии восхищают нас не они сами, а шепот нежности, бурные порывы страстей.

Чтоб стать на твердую почву, мы сперва должны беспощадно разложить подобные метафоры, освященные давнишним употреблением. Шепот? – Пожалуй, – но не шепот нежности. Порывы? – Да, но не порывы страсти. И точно, в музыке мы находим одно без другого: она может шептать, замирать, греметь, порываться, но любовь и гнев в нее вносит наше собственное сердце.

Изображение определенного чувства или страсти вовсе недоступно музыке. Дело в том, что эти чувства ну душе человека вовсе не так независимы, изолированы, чтобы возможно было их искусственно выделить. Они, напротив того, в прямой связи с разными физиологическими и патологическими особенностями, они обусловливаются разными представлениями, суждениями, т. е. целою областью разумного и рассудочного мышления, которому так охотно противопоставляют область чувства.

Чем собственно определяется и характеризуется известное чувство: любовь, надежда, грусть? Своею ли силой, напряженностью, порывистостью? Ясно, что нет. Все эти степени и состояния могут быть одинаковы при различных чувствах и могут сменяться в одном и том же чувстве, судя по времени и по обстоятельствам. Только на основании известных – пожалуй, бессознательных – представлений, мы можем дойти до того душевного состояния, которое мы называем чувством.

Чувство надежды нераздельно от представления о будущем счастьи и от сравнения его с настоящим положением; грусть сравнивает прошлое благополучие с настоящею безотрадностью – все это понятия точные, определенные. Без этой умственной, рассудочной подкладки невозможно назвать данное настроение надеждой или грустью; остается только общее ощущение удовлетворения или недовольства.

Любовь немыслима без любимого предмета, без желаний и стремлений, которые имеют целью этот именно предмет. Не размеры душевного движения, а его корень, его действительное, историческое содержание. определяет его как любовь или ненависть. В динамическом отношении, это чувство может быть тихо или бурно, порывисто или спокойно, но все-таки останется любовью. Одно это ясно указывает, что музыка может выразить все эти прилагательные, но не само существительное – любовь. Определенное чувство (страсть, аффект) не может существовать без действительного содержания, а это содержание можно выразить, только подводя его под общие понятия. Музыка же, как язык неопределенный, общих понятий изображать не в состоянии; не ясноли после этого, что в ней нельзя искать определенных чувств?