Стефан Кларк - Боже, спаси Америку! Наблюдая за американцами

– Что? – Я выпрямился и посмотрел в глаза Бенуа. Если бы сейчас передо мной стояли его отец или сестрица Элоди, они бы наверняка втайне упивались моей болью, но на лице Бенуа отражались искреннее участие и тревога.

– Французская судебная система безжалостна, – сказал он. – Да, людей гильотинировать перестали, а вот избавиться от искушения покромсать бизнесмена…

– Спасибо, Бенуа, картина мне ясна.

Я оставил его переименовывать сосиску в saucisse , а салат – в salade , а сам пошел спасать свою финансовую шкуру. Или как это там называется по-французски…

Я был в шоке. И не только из-за финансовых проблем, но еще и потому, что услышал самые пугающие слова, какие только существуют в английском языке.

Нет, не «Возможно, тебе будет неприятно это слышать…», или «Я хотела кое-что сказать тебе, дорогой…», или «Ты разве не в курсе, что номером твоей кредитки активно пользуются одновременно в Москве, Шанхае и Боготе?»

То, что я услышал, было гораздо страшнее. Это был вопрос: «Что ты намерен делать со своей жизнью?»

Когда меня спрашивают об этом, я обычно симулирую внезапную глухоту или приступ поноса. Но если такой вопрос звучит из уст твоей девушки, тут уж не отвертеться. Приходится отрываться от экрана телевизора, пропуская захватывающую концовку очередного эпизода забойного сериала, который ты смотришь вот уже которую неделю подряд, и отвечать.

– Пардон? – спросил я, заставляя себя отвернуться от экрана и посмотреть в лицо Алексе (признаюсь, как всегда, очаровательное).

– О чем ты мечтаешь, Пол? – Она склонила голову мне на плечо и приглушила звук телевизора, чтобы меня не отвлекали подробные рассуждения детектива о том, как убийца водил за нос лучших сыщиков Скотленд-Ярда на протяжении последних трех серий.

Я предвидел, что меня ожидает. Совсем как лобстер, который чувствует начало конца, когда его обдает первой струей пара из кастрюли.

Прошло восемь часов с тех пор, как Бенуа известил меня о штрафе. Мы с Алексой лежали под уютным пуховым одеялом в ее огромной квартире возле Бастилии.

В мезонине этого роскошного дворца с полами из сосновой доски находилась спальня. Мы устроились именно здесь, поскольку отопление полов на нижнем этаже стоило бы месячной зарплаты, а я, в довершение всех неприятностей, временно был на мели. Собственно, как и Алекса, которой пока удавалось зарабатывать лишь продажей своих фотографий. Недавно у нее прошли выставки в Центре Помпиду в Париже и галерее Саатчи в Лондоне, которые принесли похвалу и признание, но – увы! – не так много наличности.

Квартира принадлежала ее отцу, который уехал жить со своей новой amour в Копенгаген. Я перебрался к Алексе сразу после Рождества, и сегодня мы впервые смотрели телевизор в постели. Я не видел в этом никакого намека на охлаждение чувств, как если бы мы уже не испытывали прежнего восторга от нахождения в одной постели и нуждались в иных возбудителях помимо собственной наготы. Мне просто хотелось досмотреть последний эпизод сериала.

Но Алекса была натурой утонченной, а французские интеллектуалы относятся к телесериалам примерно так же, как крокодилы к соевым котлетам – слишком мало мяса, чтобы они заслуживали внимания. Вот почему она решила, что развязка очередной серии – самое время для разговора.

– О чем мечтаю? Так сразу и не ответишь, – сказал я. – Надо подумать.

– Но должны же быть у тебя какие-то амбиции. Разве не поэтому ты открыл свою чайную? – Ее английский был настолько хорош, что я едва улавливал французский акцент.

– Да, конечно, – согласился я, мысленно поздравляя себя с тем, что удалось выпутаться практически без усилий. Мой палец завис над кнопкой звука, как раз когда от откровений детектива все прочие персонажи замерли с открытыми ртами. Я решил, что пять секунд молчания Алексы можно будет истолковать как разрешение прибавить громкость.

– Но ты продал половину бизнеса, значит, у тебя должны быть и другие мечты.

Черт! Придется покупать DVD-диск, чтобы выяснить, кто же все-таки злодей. Я выключил телевизор и прижался к ней.

– О, у меня грандиозные мечты, – сказал я. – Вот вчера во сне я, например, мечтал о том, как ты лежишь голая в горячей ванне, и я забираюсь к тебе и…

– Нет, Пол, давай без шуток, прошу тебя. Я говорю серьезно. Что ты намерен делать со своей жизнью? – Всевидящий взгляд ее голубых глаз прямо-таки буравил мой мозг. – Я мечтаю снять фильм о французском стиле жизни, – продолжила она, – мечтаю о карьере фотографа. А о чем мечтаешь ты , кроме как о том, чтобы досмотреть свой детективный сериал? – Кстати, эту мечту она только что убила. – Так здорово быть с тобой в Париже, Пол, но я уже начинаю немного… – Она запнулась.

– Немного что?

– Скучать.

– Скучать? – Когда лежишь в постели с женщиной и она говорит, что ей с тобой скучно, вполне конкретные части мужского тела имеют обыкновение съеживаться.

– Да. И это вовсе не случайно, что проблема штрафа настигла тебя именно сейчас. Ты расслабился.

– Расслабился?

– Да, tu te laisses aller , пустил все на самотек. Вот уже месяц ты ничего не делаешь. В чайную почти и не наведываешься.

– Но Бенуа справляется и без меня.

– Ты целыми днями смотришь телевизор, зависаешь на каких-то идиотских сайтах в Интернете или попросту просиживаешь в кафе.

– Или валяюсь с тобой в постели. – По моему тону можно было догадаться, что такой образ жизни я нахожу идеальным.

– Но этого недостаточно. Ты же парень энергичный, с фантазией. Ты не можешь так прожигать жизнь. Придумай что-нибудь. Боюсь, что ты продашь вторую половину своего бизнеса, чтобы расплатиться с долгом, и тогда у тебя вообще ничего не останется.

Я все понял. Пробил час пещерного человека. Я должен был выйти на охоту и принести мамонта, чтобы доказать, что я настоящий мужчина. Даже самые отчаянные феминистки иногда впадают в такие крайности. Они требуют, чтобы мужчина открывал в себе женское начало, но время от времени испытывают потребность почувствовать на своей коже прикосновение его пятичасовой щетины.

В глубине души я знал, что она права.

Да, я по-прежнему получал удовольствие от парижских café . Люди за столиками только притворяются, будто читают книги, а сами наблюдают друг за другом, за парочками, которые ведут такой напряженный спор, что кажется, вот-вот перевернут мир, за школьниками-подростками, которые смолят одну сигарету за другой, пытаясь доказать свою принадлежность к взрослому обществу. Это зрелище всегда увлекательно.

Но вот с недавних пор я стал испытывать некоторую неловкость, присаживаясь выпить уже четвертую чашку эспрессо за день. Я ловил себя на том, что начинаю нервно постукивать пальцами по мраморной столешнице, словно в ожидании кого-то или чего-то. И я не мог списать эту суетливость на отравление кофеином. Это было что-то вроде неудовлетворенности, засевшей глубоко в душе, куда не могли добраться кофе, шампанское и даже любовь (и тело) хорошей женщины. Какая-то часть меня находилась в поиске новизны. Мечты, возможно.