Лорен Оливер - Реквием

Невзирая на прошедшие восемь месяцев, я без труда нахожу дорогу к старому дому Лины и даже вспоминаю, как срезать путь через автостоянку, выходящую задами на Камберленд.

К этому моменту я уже успеваю вспотеть и потому останавливаюсь, немного не доходя дома Тиддлов, снимаю бейсболку и приглаживаю волосы, чтобы выглядеть хоть условно прилично. Чуть дальше по улице хлопает дверь, и на крыльцо выходит женщина. На крыльце громоздится поломанная мебель и за компанию – припорошенная ржавчиной сидушка от унитаза. У женщины в руках веник. Она принимается подметать на одном и том же месте, не отрывая взгляда от меня.

Этот райончик стал намного, намного хуже, чем прежде. Половина домов стоят заколоченные. Я ощущаю себя, словно подводник на новой субмарине, проплывающий мимо обломков потерпевшего крушение корабля. Занавески на окнах шевелятся, и взгляды незримых глаз провожают меня по улице – и гнев, бурлящий в унылых, обветшалых домах.

Я чувствую себя на редкость по-дурацки. Зачем я сюда пришла? Что я скажу? Что я вообще могу сказать?

Но теперь, когда я рядом с целью, я не могу развернуться и уйти, даже не повидав ее: номер 237, старый дом Лины. Но стоит мне подъехать к воротам, и я понимаю, что там уже некоторое время никто не живет. На крыше не хватает нескольких черепиц, а окна заколочены досками цвета плесени. Кто-то написал на входной двери большую букву «Х», символ того, что в этом доме гнездилась болезнь.

– Что вам нужно?

Я оборачиваюсь. Женщина на крыльце перестала подметать. Она теперь держит веник в одной руке, а вторую приставила козырьком ко лбу.

– Я ищу Тиддлов, – говорю я. Мой голос звучит слишком громко. Женщина продолжает смотреть на меня. Я заставляю себя подойти к ней поближе, развернув велосипед и подведя его к ее калитке, хотя внутренний голос бунтует, требуя, чтобы я исчезла. Я здесь чужая.

– Тидлды съехали прошлой осенью, – сообщает женщина и снова принимается подметать. – Их не хотели больше здесь видеть. После того как… – Она внезапно смолкает. – Ну, не важно. Я не знаю, что с ними сейчас, да мне это и без разницы. Как по мне – пусть хоть сгниют в Хайлендсе. Испортили район, теперь тут никто не…

Я цепляюсь за прозвучавшие крохи информации.

– Они переехали в Диринг Хайлендс?

Женщина тут же настораживается – это чувствуется.

– А вам какое дело? – интересуется она. – Вы из молодежной стражи или что? Здесь хороший район, чистый. – Она тычет веником в свое крыльцо, словно пытается пристукнуть каких-то невидимых насекомых. – Мы каждый день читаем Руководство и ходим на контроль, как все. Но люди все продолжают докапываться и выпытывать, устраивать неприятности…

– Я не из АБД, – пытаюсь я успокоить ее. – И я не собираюсь устраивать никаких неприятностей.

– А тогда что вы тут делаете? – Женщина присматривается ко мне повнимательнее, и я вижу, как в ее глазах мелькает тень узнавания. – Эй, да вы никак тут бывали прежде?

– Нет, – поспешно отвечаю я и натягиваю бейсболку обратно. Мне больше нечего делать здесь.

– Я точно откуда-то знаю вас, – продолжает женщина, пока я взбираюсь на велосипед. Я понимаю, что до нее в любую секунду может дойти: ба, да это же та самая девушка, которую выбрали в пару Фреду Харгроуву!

– Нет, не знаете, – заявляю я и припускаю прочь.

Я должна выбросить это из головы. Я знаю, что должна. Но мне еще сильнее, чем прежде, хочется снова увидеть родственников Лины. Мне нужно знать, что произошло после ее побега.

Я не бывала в Диринг Хайлендс с прошлого лета, когда мы с Линой и Алексом обретались в доме номер тридцать семь по Брукс-стрит, одном из многих здешних заброшенных домов. В доме номер тридцать семь Лину с Алексом застукали регуляторы – из-за этого они и предприняли свой случившийся в последнюю минуту, плохо спланированный побег.

Диринг Хайлендс тоже в куда большем запустении, чем мне помнилось. Этот район практически забросили много лет назад, а позже череда полицейских рейдов создала ему репутацию сомнительного. Когда я была маленькой, дети постарше любили рассказывать истории о призраках неисцеленных, которые умерли от амор делирии невроза и до сих пор бродят по улицам. Мы подначивали друг дружку – кто осмелится сходить в Хайлендс и потрогать заброшенный дом? Надо было коснуться ладонью стены и продержать ее так полных десять секунд – как раз достаточный срок, чтобы болезнь просочилась в тебя.

Однажды мы с Линой проделали это вместе. Она пошла на попятный через четыре секунды, а я продержалась все десять, медленно считая вслух, чтобы наблюдавшие девчонки тоже это слышали. Целых две недели я была героиней нашего класса.

Прошлым летом случился налет на нелегальную вечеринку в Хайлендсе. Я была на ней. Я позволила Стивену Хилту прижиматься ко мне и шептать мне на ухо…

Одна из четырех нелегальных вечеринок, на которых я присутствовала после выпускного. Я помню, в каком нервном возбуждении я крадучись пробиралась по улицам во время комендантского часа, с сердцем, бьющимся где-то в горле, и как мы с Анжеликой Мэрстон встретились на следующий день и посмеялись над тем, как ловко мы провернули это дельце. Мы шепотом разговаривали про поцелуи и грозились сбежать в Дикие земли, словно маленькие девочки, болтающие про Страну чудес.

В том-то и суть. Все это было детской чушью. Одной большой игрой про то, во что мы якобы верим.

Этого не должно было произойти ни со мной, ни с Анджи, ни с кем-либо другим. И уж точно этого не должно было произойти с Линой.

После налета этот район снова официально приписали к Портленду и часть зданий снесли. Здесь планировалось возвести новые низкодоходные дома для муниципальных работников, но строительство застопорилось после террористических актов, и, пересекая Хайлендс, я вижу одни лишь развалины – ямы, рухнувшие деревья с торчащими корнями, перебаламученную грязь и ржавеющие металлические вывески, гласящие, что здесь полагается носить каску.

Так тихо, что даже шорох шин кажется оглушительным. Внезапно ко мне приходит непрошеное воспоминание: «Тихо среди могилок идешь или в могилке лежишь», – в детстве мы шептали это, когда проходили через кладбище.

Кладбище. Именно на него похож сейчас Хайлендс.

Я слезаю с велосипеда и прислоняю его к старому дорожному знаку, указывающему путь к Мэйпл-авеню, еще одной улице с большими аккуратными ямами и выкорчеванными деревьями.

Я прохожу немного в сторону Мэйпл, чувствуя себя все более по-дурацки. Здесь никого нет. Это очевидно. А Диринг Хайлендс – большой район, лабиринт маленьких улочек и тупиков. Даже если родственники Лины и поселились где-то тут, никто не гарантирует, что мне удастся их найти.