Дженнифер Блейк - Дикое желание любви

Бормоча проклятия, Наварро подошел к высокому окну и широко распахнул ставни, впуская внутрь длинные лунные лучи вместе с потоком свежего воздуха.

Кэтрин, поднявшись на одном локте и сняв маску, чтобы лучше дышать, вдруг замерла. Когда лунный свет озарил голову и плечи этого смуглого человека, она впервые обомлела от вида истинно мужской красоты. Луч падал на его прекрасные черные волосы, ниспадающие послушными волнами, и заливал серебряным светом точеные черты лица, оставляя в тени глаза и небольшую ямочку на подбородке. Где-то в глубине души она предчувствовала надвигающуюся опасность, но не могла предположить, насколько огромную. Мужчина повернулся и двинулся к ней, производя впечатление какого-то фантастического, дикого, мифического создания, которое не подчинялось правилам цивилизованного мира и было способно подарить и наслаждение, и муку, ничего при этом не ощущая. Несколько секунд она лежала как зачарованная, не в силах шелохнуться. Затем, вскрикнув, повернулась и вскочила с кровати, но одно ловкое движение – и он уже стоял между ней и дверью. Кэтрин остановилась, схватившись за высокую подпорку кровати с балдахином.

– Не бойся, petite [27] Малышка ( фр. ). , – сказал он, и в звуке его хриплого голоса чувствовалась мягкость. – Это было неизбежно с того самого момента, когда я увидел тебя, одинокую и потерянную, спрятавшуюся у окна танцевального зала. Я не твой Маркус, но кто знает? Возможно, к утру ты будешь этому рада.

Он приближался, а Кэтрин отступала.

– Есть… я должна сказать вам кое-что, – запинаясь, произнесла она, устыдившись своего дрогнувшего голоса, а Наварро подходил все ближе. – Меня зовут не Селеста. А Кэтрин. Кэтрин…

Но она ждала слишком долго. Сильными руками он привлек ее к себе, поцелуем заглушив ее слова.

– Мне все равно, как тебя зовут, – прошептал он, и его дыхание теплом обдавало ее губы. – Меня не волнует, кто ты или кем была. Я знаю только, что хочу тебя, как не хотел никакую другую женщину.

– Маркус… моя семья… убьют тебя, – задыхаясь, пробормотала она, вертя головой.

– Ты так думаешь? – спросил он, в его бархатных интонациях послышались резкость и цинизм. – Пройдет много дней, прежде чем Маркус поднимет шпагу. Что касается остальных, то я давно понял, что туго набитый кошелек успокаивает любую совесть и удовлетворяет любую честь.

Что можно было на это ответить? Когда он поднял ее, Кэтрин почувствовала, что с головы свалился тюрбан, и отчаянно вскрикнула. Тем не менее она решила бороться с Рафом, здесь, на этой мягкой перине. Она била его по лицу, извивалась, дрожала от страха и бессильной ярости, надеясь благодаря проснувшемуся инстинкту самосохранения придумать способ вырваться из его цепких рук.

Но такого способа не было. Ее удары не возымели никакого действия. Он не отвечал на них, и ей даже казалось, что не чувствовал. К тому же, несмотря на ее сопротивление, он медленно вжимал ее в перину тяжестью своего тела, не давая ей отбиваться, но все же она понимала, что он, если бы захотел, мог дать ей отпор гораздо быстрее и больнее. От этой мысли она почувствовала себя еще более униженной и испытала такую сильную ярость, что все ее чувства мгновенно обострились. С ней не могло этого произойти. Не могло. Не могло.

Его губы до боли сжимали ее губы, пока она их не разомкнула, и тогда он начал медленно, с наслаждением целовать ее, вкушая и смакуя. Еще ни один мужчина не касался ее губ. Это насилие казалось самым унизительным в ее жизни.

Она ошибалась. Тонкий синий муслин порвался легко, так же как и шелковое белье. Но ее нагота и холодной ночной воздух на теле были пустяками по сравнению с обжигающим жаром его руки, энергично скользившей по ее телу. Рыдания замерли в горле, когда его губы скользнули по ее подбородку вниз к тонкой линии шеи. Его уста остановились в ложбинке между ее грудей, затем по мягкому белому изгибу нежно передвинулись к соскам, упругим не от страсти, а из-за страха. Она задрожала, и ее охватило новое незнакомое чувство, смешанное с удивлением от испытываемого удовольствия. «Это невозможно вынести», – мысленно твердила она как заклинание, вертя головой из стороны в сторону. Невозможно вынести…

Поцелуи на миг прекратились, и он взглянул на нее.

– Вероятно, доброта – это величайшая жестокость, – произнес он. – Давай покончим с ней.

Он слегка отстранился, и на долю секунды Кэтрин подумала, что он намерен отпустить ее. Но потом она ощутила на своем теле гладкость кожи его голой груди. Быстрым ловким движением он сорвал с нее остатки муслинового платья, придвинул ближе к себе и положил так, что она почувствовала возбуждение его тела и силу его желания.

– Успокойся, дорогая, – пробормотал он у самых ее волос.

Но это было невыносимо. Она яростно изогнулась от этого обжигающего стремительного напора, в ее горле застыл беззвучный крик, сердце замерло в груди. Она смутно чувствовала его сомнения, слышала его тихое « nom de Dieu » [28] Черт возьми ( фр. ). , когда ему не хватало воздуха в легких, словно его кто-то ударил. Она не знала причину этого и пришла в себя лишь тогда, когда он отпустил ее руки и она смогла ударить его, расцарапав в агонии его грудь.

Он не шелохнулся, чтобы остановить ее.

– Очень хорошо, pauvre petite [29] Бедняжка ( фр. ). , бей меня, если надо. Потому что я должен…

Он медленно навалился на нее, заставляя ее тело двигаться в такт его желанию, и Кэтрин почувствовала под руками влажную кровь. Конечно же, она не… Но если это так, она была рада, безумно рада. Резкая боль прошла и сменилась странным первобытным восторгом. Они были связаны общей болью. Когда ее напряжение стало ослабевать, он вошел в нее глубже, безжалостно проникая все дальше, пока не стал частью ее, а она – его; их тела слились и стали неотделимы.

И хотя она почти лишилась чувств, когда он наконец отстранился от нее, все же сделала попытку отодвинуться как можно дальше. Он не мог этого позволить, и, когда снова привлек ее к себе, она ощутила его приятный мужской запах и тут же сжала зубы от физической боли. К глазам подступили горячие слезы, и хотя недомогание вскоре прошло, она не могла перестать плакать, и горькие слезы тихими тонкими струйками стекали на ее волосы.

Когда из ее груди вырвался тяжелый вздох, Наварро потянулся за своей рубашкой и вручил ей в руки, а потом положил ее голову к себе на плечо.

– Поплачь, minou [30] Котенок ( фр. ). , – сказал он, прижавшись губами к ее вискам, мокрым и соленым от слез. – Это твое право.

От этого его разрешения жгучие, беспомощные слезы только усилились. Они не прекратились и после того, как он успокаивающе провел рукой по ее волосам, и когда он вытащил из запутавшихся шелковистых локонов шпильки из слоновой кости.