Элизабет Гилберт - Город женщин

А поскольку в элитной школе-интернате все девочки были мне под стать, я на полном серьезе считала, что у каждой семьи в гостиной стоит дорогой радиоприемник «Зенит»; у каждой девочки есть пони; все мужчины – республиканцы, а женщины делятся на две категории: те, что идут в Вассар, и те, что идут в Смит. (Мама окончила Вассар. Тетя Пег училась в Смите – правда, всего год, пока не бросила и не пошла в Красный Крест. Я не знала, в чем разница между этими двумя колледжами, но, судя по маминым репликам, она была существенной.)

И я всерьез считала, что прислуга есть в любой семье. Всю мою сознательную жизнь обо мне заботилась какая-нибудь Бернадетт. Я оставляла грязную посуду на столе, а кто-то ее убирал. Мою кровать каждый день аккуратно застилали. Сухие чистые полотенца появлялись вместо мокрых как по волшебству. Туфли, кое-как брошенные у входа, выстраивались в линию, стоило только отвернуться. За всем этим скрывались невидимые силы природы – неизменные, как гравитация, и такие же скучные, – наводившие порядок вокруг и следившие, чтобы у меня никогда не кончались чистые трусы.

Теперь тебя вряд ли удивит, что с момента своего переезда в «Лили» я и пальцем не пошевелила, чтобы помочь по дому. Я даже ни разу не убирала в квартире, куда меня поселила великодушная Пег. Мне просто не приходило в голову, что надо поучаствовать в уборке. И я ни на секунду не задумалась о том, что нельзя по собственной прихоти держать артистку бурлеска в качестве домашней зверушки.

Сама удивляюсь, как меня не придушили.

Ты наверняка встречала моих ровесников, чье детство и юность пришлись на годы Великой депрессии и чьи семьи, в отличие от моей, познали настоящую нужду. Твой отец – один из них. Но поскольку все вокруг в то время жили бедно, эти дети не видели в своих лишениях ничего необычного; более того, они не воспринимали их как лишения.

Дети, выросшие в те годы, часто говорят: «Мы даже не догадывались, что мы бедняки!»

Так вот, Анджела, у меня все было наоборот: я даже не догадывалась, что богата.

За неделю у нас с Селией сложилось некое подобие совместного распорядка. Каждый вечер после спектакля она надевала вечернее платье (которое в других кругах сочли бы нижним бельем) и отправлялась в ночь греховодничать и развлекаться. Тем временем я ужинала с Пег, слушала радио, шила, ходила в кино или ложилась спать пораньше, но в глубине души мечтала о более интересных занятиях.

В предутренний час меня будил толчок в плечо и знакомая команда «двигайся». Я двигалась, Селия плюхалась на кровать и занимала все свободное место, отбирая у меня подушку и одеяло. Иногда она сразу проваливалась в сон, иногда начинала спьяну болтать и отключалась на полуслове. Бывало, я просыпалась и обнаруживала, что она держит меня за руку.

По утрам мы вставать не торопились. Селия выкладывала мне все подробности о мужчинах, с которыми встречалась накануне. Они возили ее в Гарлем на танцы. Приглашали на полуночные сеансы в кино. Без очереди проводили в «Парамаунт» на выступление Джина Крупы [8] Джин Крупа (1909–1973) – американский барабанщик-виртуоз, звезда свинга. . Знакомили с Морисом Шевалье [9] Морис Шевалье (1888–1972) – французский шансонье и актер, с 1930-х годов начал сниматься в Голливуде. . Угощали лобстером «Термидор» и запеченной «Аляской» [10] Лобстер «Термидор» – изысканное блюдо из лобстера в сливочно-горчичном соусе; запеченная «Аляска» – десерт из мороженого на бисквите под шапочкой из меренги, запеченной в духовке. . (Ради лобстера «Термидор» и запеченной «Аляски» Селия согласилась бы – и соглашалась – на что угодно.) О своих кавалерах она говорила так, будто те ничего для нее не значили, – потому что они на самом деле ничего для нее не значили. Стоило им оплатить счет, как их имена мгновенно улетучивались у нее из памяти. Она пользовалась мужчинами, как пользовалась моими лосьонами и чулками – бесцеремонно и легко.

«Бери, пока дают» – таков был ее девиз.

Что до ее биографии, вскоре я узнала следующее.

Селия родилась в Бронксе, и на самом деле ее звали Мария Тереза Беневенти. Как можно догадаться по имени и фамилии, она была итальянкой. То есть наполовину итальянкой, по отцу. От него она унаследовала блестящие черные волосы и выразительные темные глаза. Светлая кожа и высокий рост достались ей от матери-польки.

В средней школе Селия отучилась всего год: в четырнадцать ей пришлось бросить учебу после скандальной интрижки с другом отца. («Интрижка», вероятно, не самое подходящее слово для описания сексуальных отношений между сорокалетним мужчиной и четырнадцатилетней девочкой, но Селию оно устраивало.) «Интрижка» привела к изгнанию Селии из дома и ее беременности. Возлюбленный поступил по-джентльменски и оплатил ей аборт, после чего не пожелал иметь с ней ничего общего и вернулся к жене и детям. Мария Тереза Беневенти осталась одна-одинешенька и стала пробиваться самостоятельно.

Сначала она устроилась на фабрику-пекарню, владелец которой дал ей работу в обмен на регулярную «полировку сучка» – мне первый раз встретилось такое выражение, и Селия услужливо объяснила, что речь о мастурбации. (И с тех пор, Анджела, стоит мне услышать про «век невинности», у меня перед глазами встает эта картина: Мария Тереза Беневенти, четырнадцати лет, только что после аборта, без крыши над головой, ублажает владельца фабрики, чтобы не лишиться работы и крова. Вот уж точно «старое доброе времечко».)

Вскоре Мария Тереза выяснила, что платные партнерши в дансинге зарабатывают куда больше, чем пекари на конвейере у извращенца. Она сменила имя на Селию Рэй, сняла квартиру с парой других девочек и начала карьеру, которая заключалась в том, чтобы демонстрировать себя миру во имя личного продвижения.

Сначала она работала «партнершей напрокат» в заведении «Медовый месяц» на Седьмой авеню. За полсотни долларов в неделю (плюс чаевые) она позволяла мужчинам лапать ее, потеть и рыдать от одиночества у нее плече. В шестнадцать лет попробовала поучаствовать в конкурсе «Мисс Нью-Йорк», но ее обошла девушка, игравшая в купальнике на вибрафоне. Еще Селия подвизалась фотомоделью и рекламировала всякую всячину от собачьего корма до противогрибковых кремов. Работала натурщицей, за почасовую оплату сдавая свое обнаженное тело художественным школам и отдельным живописцам. Ей не исполнилось еще и восемнадцати, когда она выскочила замуж за саксофониста, с которым познакомилась в «Русской чайной», где недолго работала гардеробщицей. Но браки с саксофонистами – плохая затея, и супружество Селии не стало исключением: в мгновение ока пара распалась.

Вскоре после развода Селия с подругой отправились в Калифорнию, планируя стать кинозвездами. Селия ходила на пробы, но роль со словами ей так и не досталась. («Однажды я изображала труп в криминальном кино, отвалили двадцать пять долларов за день», – с гордостью сообщила она, упомянув название фильма, о котором я никогда не слышала.) Спустя пару лет Селия сообразила, что в Лос-Анджелесе «на каждом перекрестке торчит по четыре девки с фигурами получше моей и без бронксского акцента». Она уехала домой.