Аткай Аджаматов - Верность (сборник)

На пирах рекой струятся вина.
Воды рек здесь, как вино, хмельны.
Леки [15] Леки – древнее название всех дагестанцев. , полонившие Давида [16] Давид Гурамишвили. ,
Картлией [17] Картлия – древнее название Грузии. навеки пленены.

Лозами дороги вьются в дали.
Рад гостям,
Встречает нас, как брат,
Старший виноградарь Цинандали,
Он и сам усат,
Как виноград.

Усадив друзей в тени чинары
И пустив по кругу турий рог,
О далеких временах Тамары
Речь ведет,
Что истинный знаток.

Садовод и мастер дел шашлычных,
Вина воспевает, как поэт;
Винодел,
В стихах иноязычных
С первой строчки чувствует букет.

А пока вокруг звучали тосты,
Любовались малышами гости.
(Мне они напомнили внучат),
Схожи меж собою, словно гроздья,
И курчавы, как цветущий чай.

А отец детишек сгреб руками,
На жену скосил лукавый взгляд:
«Я не агроном,
И черенками
Разводил с Нателой этот сад».

Дым костра плывет над росным лугом.
Час прощанья.
Мы стоим, грустим.
Дальний край,
Где повстречались с другом,
Стал отныне близким и родным.

Тронул вечер позолотой листья,
Кисти ветра обмакнув в закат.
Мы стихи о Грузии в Тбилиси
На своих читали языках.

Об одном мы только сожалели:
Здесь не знают горских языков,
Та любовь, что высказать хотели,
Не согреет наших кунаков.

Но грузинский академик вышел,
И тогда, доволен от души,
Турчидагский диалект услышав,
Аксакал усищи распушил [18] Абуталиб Гафуров. .

И, гостей навеки покоряя,
Не спеша, грузины повели
По-даргински речь о Батырае [19] Даргинский поэт. ,
По-лезгински речь о Шарвили [20] Лезгинский народный герой. .

Вновь пленен я четкостью созвучий.
Для меня еще дороже стал
Мой язык певучий, словно ключик
У грузинки молодой в устах.

Для грузина дружба не для тостов.
Тут закон гостеприимства чтут.
Языком родным приветив гостя,
Честь его народу воздадут.

Вскачь потоки мчат со скал высоких,
Рассекая склон неустрашимо.
Если стойкость и любовь в истоках,
Строки песен вспять текут к вершинам.

Чтобы к струям тина не пристала,
Легкий путь искать им не пристало.
Скалы – в прах, в песках – не иссякают.
Если ночь настала, как кресало,
Молнии из сердца высекают.

Сталью строф хребты столетий руша,
Станут морем, той стихией вечной,
Что от смертной стужи равнодушья
Укрывает души человечьи.

Я открыл нежданно эту тайну
На туманных улицах Тбилиси.
Дым кутанов в раннем небе таял,
И с платанов облетали листья.

Обнажив вершины, как кинжалы
Деды обнажали для обета,
В час рассвета горы провожали
В плаванье последнее поэта.

Выше жизни песни здесь ценили.
Ими и целили, и карали.
Вирши здесь всегда цари кропали,
А поэты в Картлии царили.

На плечах у юношей печальных,
Чуть качаясь на волнах канона [21] Канон – повторение музыкальной темы разными, последовательно вступающими друг за другом голосами в виде непрерывной имитации. ,
Вверх по склонам, к вечному причалу
Уплывал корабль Галактиона.

Над поэтом женщины рыдали.
Встав рядами, скорбные грузины
На горе земле его предали,
Будто в море песен погрузили.

Чтоб с заветной высоты Мтацминды [22] Мтацминда – гора над Тбилиси.
Видел он свой город на рассвете,
Где гурьбой курчавой гиацинты
В скверы выбегают, словно дети.

Чтобы пахот вешнее дыханье
С песнею волынки долетело,
Чтоб, услышав звон стихов в духанах,
Знал поэт, что чтут его картвелы.

Вскачь потоки мчат со скал высоких,
Рассекая склон неустрашимо.
Если стойкость и любовь в истоках,
Строки песен вспять текут к вершинам.

Но мудра, заботлива природа.
Воды ливнем в горы возвратятся.
Став душою своего народа,
Песни в новых песнях возродятся.

Благодатны земли Алазани,
Все здесь есть: и солнце и вода…
Девушка с жемчужными зубами,
С бархатными черными глазами,
Алазанка, ты спешишь куда?

Знаешь ты, вершина снеговая —
Давняя граница наших стран.
Склон один – земля твоя родная,
Склон другой – родной мой Дагестан.

Та гора, как белая царевна,
Смотрит вдаль, не поднимая глаз,
И пред ней смиряют нрав свой гневный
Ветры, к вам летящие от нас,

И, стремясь достичь ее скорее,
Прикоснуться к девичьей груди,
Каждый раз теплеют и добреют
К нам от вас спешащие дожди.

Дарим мы прохладу Алазани,
Ваше небо дарит нам дожди,
Алазанка, с черными глазами,
Не спеши, родная, погоди!

Есть деревья в парке Цинандали,
Прозванные в час большой беды
Деревами горя и печали,
Деревами смерти и вражды.

Старый дуб других дубов косматей.
Были времена: в дупле его
Черноглазая твоя праматерь
Пряталась от предка моего.

Есть и у дерев отцы и дети —
Возле старых юные растут.
Жаль, что молодым деревьям этим
Ни имен, ни прозвищ не дают.

Шелестят, взращенные на счастье,
Юные чинара и дубок.
Я б одно из них назвал «Согласье»
«Дружба» – так другое бы нарек.

Был ночью схвачен
Стражею поэт
И к хану приведен.
Тот поднял очи
И усмехнулся:
– Ты мой трон порочил.
Теперь воспой,
Как славен он и прочен.
А если, червь ничтожный,
Не захочешь,
Под лютой пыткой
Путь земной закончишь! —
Но только «Нет!»
Услышал хан в ответ.

Под батогами из воловьих жил,
На дыбе у безжалостного ката
Поэт не дрогнул:
– Близится расплата,
И ты, тиран,
Дрожишь в своих палатах.
Да, я умру,
Но песня будет жить!..

Как тот батыр,
Ты знаешь слово «Йыр» [23] Йыр – героическая песня. ,
Тобой отвага предков
Не забыта.
В плену бесстрашно
Продолжая битву,
Ты был убит
В застенках Моабита,
Но голос твой
Услышал целый мир.

«Готов ваш Кремль
Оружие сложить».
Орали репродукторы на плаце.
Совал в лицо
Газеты рыжий наци:
«Джалиль желает
Фюреру служить».
И, заглянув сочувственно
В глаза,
Он убеждал:
– Прочтут их и в Казани.
Вас дома ждут
Позор и наказанье,
Отныне нету
Вам пути назад.