Бенито Гальдос - Двор Карла IV (сборник)

Так размышлял я, лежа в постели и рисуя себе картины будущего. Одно только предположение, что я могу быть любимым женщиной, имеющей влияние при дворе, заставляло меня уже мечтать добиться через нее почестей и славы. Я узнаю в этом испанскую кровь. Мы все и всегда одинаковы.

Я встал, оделся и, взяв корзинку, пошел на рынок за провизией. Дорогой мне пришла в голову мысль, что ходить на рынок слишком унизительно для человека, который, быть может, не сегодня-завтра будет адмиралом, министром или даже королем какого-нибудь маленького королевства.

Оставлю на время мою собственную самонадеянную персону и перейду к воспоминанию о том, какое впечатление производили на народ эти ожидаемые политические перемены. Я заметил, что на рыночной площади многие собирались кучками и о чем-то оживленно толковали.

Продавец рыбы, наш постоянный поставщик, как мне показалось, был в особенно веселом настроении.

– Ну, что новенького? – спросил я.

– О, большие новости! Французы вошли в Испанию. Если б ты знал, как я рад!

И, понизив голос, он сказал мне с лукавой улыбкой:

– Они пришли, чтоб завладеть Португалией! Ведь можно с ума сойти от радости!

– Я ничего не понимаю!

– Ах, Габриэль, ты еще слишком молод, чтоб понимать такие вещи! Поди-ка сюда поближе! Если они завладеют Португалией, то кому же они отдадут ее, как не Испании?

– Да разве можно так скоро завладеть страной и отдать ее кому-нибудь, как фунт кизила?

– Нет сомнения, что будет так. Люблю я Наполеона! Он очень расположен к Испании и только и думает о том, чтобы сделать нас счастливыми.

– Полно вам толковать! Он думает только о том, как бы выманить у нас деньги, корабли, войска и все, что ему угодно! – сказал я с твердой решимостью окончательно порвать с Францией, когда сделаюсь министром.

– Он уже расположен к нам потому, что хочет избавить нас от первого министра Годоя, которого все терпеть не могут.

– Да что такого сделал этот сеньор, что его все так ненавидят?

– Но, скажите на милость, ведь это первый негодяй в Испании! Всем известно, что он фаворит королевы и только благодаря этому достиг такого высокого положения. Он продает места, да еще каким бессовестным образом! Если у кого есть красивая жена или дочь, то тот может при нем всего добиться! Теперь он хочет сплавить королей в Америку, чтобы самому сесть на испанский престол… Но он ошибается в расчете, потому что Наполеон разрушит все его планы. Бог знает, что ждет нас, но, мне сдается, Наполеон посадит на испанский престол нашего принца Астурийского, а наш король Карл IV с супругой отправятся, куда им будет угодно.

Больше мы не говорили об этом, и я пошел в галантерейную лавочку купить шелка по поручению горничной.

Аббат Паниагва выбирал себе ленту на пояс, а хозяин, лаская кота, сидевшего на прилавке, говорил хозяйке:

– Теперь уж нет никакого сомнения, донья Амброзия, что нас освободят от этого выскочки!

– Давно бы так, – ответила лавочница. – Вероятно, какой-нибудь добрый человек отправился к Наполеону и рассказал ему о всех ужасах, какие творит Годой, вот он и выслал свое войско, чтобы свергнуть его.

– Виноват, сеньора, – произнес аббат, подымая голову от прилавка, – но мне приходится вращаться в лучшем обществе, и я слышал из верных источников, что у Наполеона совсем обратные намерения. Он выслал свои войска не против Годоя, а за Годоя, потому что существует тайный договор, по которому решено завоевать Португалию и разделить ее на три части между тремя лицами, одним из которых будет князь де ла Паз.

– Об этом говорили, но очень давно, и никто теперь уж не думает о подобном разделе, – с презрением ответил хозяин магазина. – Наполеон хочет завоевать Португалию только для того, чтобы отнять ее у англичан, да-с, сеньор!

– А мне говорили, – прибавила донья Амброзия, – что Годой хочет отправить королей в Америку и взять себе испанскую корону. Но уж этого мы не допустим, не правда ли, дон Анатолио? Хотя, конечно, чего уж ждать хорошего от человека, женатого на двух женщинах!

– И говорят, что за обедом одна из них сидит по его правую руку, другая по левую, – сказал дон Анатолио.

– Ради Бога, говорите тише! – произнес аббат Паниагва. – О подобных вещах нельзя говорить вслух.

– Нас никто не слышит, и кроме того, если б стали арестовывать тех, кто высказывает подобные вещи, то Мадрид сразу опустел бы!

– Всем известно, в каких отношениях Годой состоит с королевой, – сказала донья Амброзия.

– Но об этом не говорят, сеньоры, об этом молчат! – воскликнул Паниагва. – Говоря откровенно, мне неприятно это слушать. Мне даже как-то страшно. Вдруг это дойдет до князя де ла Паз!

– Но так как мы не ожидаем от него прибыли или каких-нибудь других выгод…

– До свиданья, отпустите меня, донья Амброзия, я тороплюсь, – в смущении проговорил аббат. – Я выбрал вот эту зеленую ленту, а голубая не годится, мне неудобно будет показаться в ней в доме графини.

Она торопливо завернула ему выбранную им ленту и так же торопливо дала мне шелк, чем я вовсе не был доволен, потому что охотно бы еще послушал разговор о политике. Я направился домой, но дорогой встретил монаха Хозе Салмона, который нередко ходил к донье Домингвите, бабушке моей госпожи, и лечил ее от всевозможных недугов. Салмон, в фамилии которого недоставало только одного «о» для того, чтобы напоминать премудрого царя Соломона, считал себя человеком образованным и необыкновенно умным.

– Как здоровье доньи Домингвиты? – остановил он меня вопросом. – Хорошо ли на нее подействовала сушеная малина, которую я ей принес в последний раз?

– О, превосходно! – ответил я, хотя не имел ровно никакого понятия о ее действии.

– Вот сегодня вечером я принесу ей порошочки, после которых она совсем помолодеет, или я не буду отец Салмон! Но какие у тебя прекрасные груши! – прибавил он, запуская руку в мою корзинку. – Ты мастер покупать!

И, взяв пару груш, он сначала понюхал их, затем опустил в широкий рукав своей длинной одежды, без всякого позволения с моей стороны, и прибавил:

– Передай ей, что сегодня вечером я зайду к ней порассказать о важных политических новостях.

– Вот вы все знаете, отец Хозе, – произнес я, сгорая от любопытства, – не можете ли вы объяснить мне, зачем приближаются французские войска?

– Если бы ты хоть наполовину был так умен, как я, то ты понял бы, в чем дело, – ответил он. – Разве ты не знаешь, что Наполеон возвысил Францию после всяких интриг и революций? Разве ты не знаешь также, что у нас есть человек, подкапывающийся под святые основы церкви? Зная все это, трудно не понять, что французские войска идут только для того, чтобы наказать этого нераскаянного грешника и заклятого врага духовных начал.