Бенито Гальдос - Двор Карла IV (сборник)

– Напрасно ты шутишь. Завтра этого, конечно, не случится, но со временем – кто знает?..

Инезилья засмеялась, а я смутился.

– Да пойми, дурочка, – с напускной серьезностью произнес я, – что ведь тот был простым гвардейским офицером, и в одно прекрасное утро он…

– А, вот оно что! – воскликнула Инезилья с еще более жестокой насмешкой. – Как вы стали скрытны, сеньор дон Габриэль! Можно узнать имя той сеньоры, которая влюбилась в вас?

– Пока еще никто не влюбился, но видишь ли… я молод, и у каждого свой вкус… и я встретил сеньору, которой я понравился.

Инезилья все смеялась, но я заметил, что при моих последних словах смех ее звучал неискренне, она, очевидно, старалась быть веселой. Скоро она перестала смеяться, сделалась очень серьезна и сказала любезным тоном:

– Прекрасно, ваша светлость, теперь мы будем знать, как держать себя с вами.

– Тут нечего сердиться, – сказал я, – если нашлась особа, которая желает мне покровительствовать, то не буду же я отворачиваться от нее. Если б ты знала ее, Инезилья! Если б ты видела эту сеньору!.. Все, что я тебе говорю, не может передать ее прелести и очарования!

– И эта сеньора влюбилась в тебя?

– Поди ты со своей любовью! Совсем нет; я просто поступаю к ней в услужение. Конечно, со временем, кто знает… Если б ты видела, как она со мной обращается… Совсем как с равным… И так интересуется мною… Она очень богата и живет в большом доме, похожем на дворец, недалеко отсюда, и держит много слуг, и на шее у нее медальон, а на нем бриллианты величиною с яйцо… И когда она глядит на тебя, то можно забыть все на свете… А как она красива! При дворе она так же могущественна, как сам король, и ее зовут…

Тут я вдруг вспомнил, что Амаранта велела мне никому не рассказывать о моем свидании с ней, и замолчал.

– Прекрасно, – сказала Инезилья. – Я по всему вижу, что ты скоро будешь ходить в блестящем, расшитом золотом мундире, будешь свысока разговаривать с людьми и будешь иметь удовольствие слышать, что тебя называют грандом и гордецом.

– Вот что значит не понимать ничего! – сказал я ей не без раздражения. – С чего ты взяла, что все знаменитые люди гранды и гордецы? Нет-с, между ними есть очень хорошие. Представь себе, что я сделаюсь, например… Не смейся, пожалуйста, мы все дети Адама, и Наполеон Бонапарт сотворен так же по образу и подобию Божию, как и я. Представь себе, например… не смейся, если ты будешь смеяться, я замолчу…

– Я вовсе не смеюсь, – ответила она, становясь вновь серьезной. – Ты вполне прав. Остается только согласиться с тобой. Что стоит сделаться генералиссимусом, министром, принцем или герцогом? Ровно ничего! К чему портить себе глаза за книжками в университетах, к чему быть образованным человеком, когда стоит только обратить на себя внимание какой-нибудь придворной дамы и тебя сразу сделают посланником?

– Это совсем не то; ты меня положительно не понимаешь, – сказал я, не зная, как говорить, чтоб заставить ее понять меня. – Учиться и уметь управлять государством и все прочее – это дается не сразу. Конечно, надо быть образованным и ученым человеком до некоторой степени, но нынче, милая, ты видишь, что нужно совсем не то. Не один Годой, а сотни людей занимают высокие положения, благодаря простой случайности. Я знаю, что говорю.

– Послушай, Габриэль, – сказала Инезилья, оставляя свою работу. – На свете все делается по заведенному порядку. Сама судьба велит повелевать тем, кто повелевает… Так уж установлено, и короли родятся королями… Если какой-нибудь человек не царской крови управляет страной, то это потому, что Бог сделал его талантливее остальных. Мы видим пример в Наполеоне: он властвует чуть ли не над целым миром, он собрал себе несколько миллионов войска, потому что он учился с ранних лет и одарен такой гениальностью, что превзошел всех своих учителей… А тот, кто возвышается не по заслугам, а случайно, из-за своей хитрости, или потому, что он понравился королю, что он делает для того, чтобы удержаться на своем месте? Он обманывает народ, он притесняет бедных, старается обогатиться, продает должности и прочее. Но он бывает наказан за это, потому что все его ненавидят и стараются свергнуть. Ах, милый мой! Удивляюсь, как ты этого не понимаешь, ведь это ясно как день!

Хоть это и было ясно как день, но я этого не понимал. Наоборот, я даже видел зависть в этих разумных словах Инезильи; мне казалось, что она просто хочет меня унизить; я уже чувствовал себя важной птицей и ответил ей довольно высокомерно:

– Инезилья, будем говорить прямо. Я вижу, что ты сама многого не понимаешь… Ты очень добра, я люблю тебя и уважаю. Не сомневайся, что в будущем я сделаю для тебя все, что в моих силах. Ты очень добра, но надо признаться, что ты не умна. Ты женщина; в сущности все женщины умеют только шить, варить суп, а в серьезных делах ровно ничего не понимают… Эти разговоры не твоего ума дело! Мы, мужчины, можем об этом рассуждать, потому что гораздо умнее вас… Я не удивляюсь тому, что ты сейчас говорила, потому что… что ты понимаешь в этом? Но ты очень хорошая девушка; я тебя люблю, очень люблю, не сердись. Ты можешь быть покойна, что я никогда не забуду о тебе.

С этими словами я встал, находя, что должен искать более серьезного собеседника. Инезилья не сказала мне ни слова, и я, привлеченный веселыми звуками флейты дона Челестино, отправился к нему в комнату. Заложив руки за спину и подняв голову, я обратился к нему покровительственным тоном:

– Ну, как идут ваши дела, сеньор?

– О, божественно! – ответил он со своей обычной доверчивостью. – Наконец-то я узнал уже наверняка, что на будущей неделе я получу приход!

– Мне кажется, вам не дурно было бы получить этак… небольшую ренту… Я говорю это потому, что знаю личность, которая могла бы вам ее определить…

– Кто же, милый мой, кто же может это сделать, как не мой земляк и друг Мануэль Годой, князь де ла Паз?

– Заяц выскакивает оттуда, откуда его менее всего ожидают [4] Испанская поговорка: «En donde menos se piensa salta la liebre». … Увидим, увидим… – сказал я, делая все возможные усилия, чтобы казаться таинственным и серьезным.

Пустив ему пыль в глаза этими словами, я вернулся к Инезилье, так как не хотел расставаться в дурных отношениях с нею. К моему великому удивлению, молодая девушка нисколько не сердилась на меня и заговорила со мной со свойственным ей спокойствием, всегда пленявшим меня. Прощаясь, я вновь обещал никогда не забыть ее, и она была так ласкова, как будто между нами ничего не случилось.

Через день моя госпожа сказала мне, что она согласилась на просьбу Амаранты отпустить меня к ней. Я взял мои жалкие пожитки и отправился в дом моей новой госпожи. Там меня облекли в ливрею и, посадив в карету для прислуги, которая должна была следовать за каретой, где сидел старый дипломат со своей сестрой, отправили в Эскуриал, куда мы и прибыли к вечеру.