Жозе Эса де Кейрош - Преступление отца Амаро

– Но ведь исповедь – настолько серьезный акт, что, по-моему, она не должна служить делу выборов, – сказал Амаро тоном убеждения.

У отца Натарио, сильно разгоряченного от вина и обеда, вырвались неосторожные слова.

Неужели же вы принимаете исповедь в серьез, отец Амаро?

Эти слова вызвали всеобщее изумление.

– Как? Вы спрашиваете, принимаю ли я исповедь в серьез? – закричал Амаро, уставившись на него в ужасе.

– Что вы, Натарио? Что вы, побойтесь Бога! – накинулись на него остальные.

Натарио стал выпутываться из неловкого положения.

– Постойте, выслушайте меня. Я вовсе не хочу сказать, что исповедь – ерунда. Слава Богу, я не франкмасон. Смысл моих слов тот, что исповедь есть лишь средство знать, что происходит в приходе, и направлять стадо прихожан в ту или иную сторону. И раз это служить Богу, то это хорошее орудие… Вот что, значит, я хочу сказать: что исповедь – хорошее оружие в наших руках. Понимаете ли?

– Ну, нет, Натарио, ну, нет, что вы говорите, полно! – закричали священники.

Натарио рассердился.

– Так неужели вы хотите убедить меня в том, что мы действительно облечены от Бога властью отпускать грехи? – закричал он гневно.

– Конечно, безусловно!

– Quorum remiseris peccata, remittuntur eis, – сказал каноник Диас, уплетая бобы. – Такова формула. А формула это все мой дорогой.

– Исповедь, по-моему – самое существенное в нашей деятельности, – заявил Амаро тоном ученика. – Почитайте Святого Игнатия, почитайте Святого Фому.

– Хорошо, так я попрошу вас ответить мне на один вопрос, – закричал Натарио в бешенстве. – Вот вы, например, сытно позавтракали, напились кофе, выкурили сигару и уселись после этого исповедовать кого-нибудь. Ваши мысли заняты в это время семейными или денежными делами, у вас болит голова или живот… И вы воображаете, что можете отпускать грехи, как сам Бог?

Этот довод поразил всех присутствующих.

Каноник Диас положил вилку, поднял руки кверху и воскликнул с комичною торжественностью.

– Hereticus est! Он – еретик.

– Hereticus est! Это и мое мнение, – проговорил отец Амаро.

В это время Гертруда подала на стол блюдо сладкого рису.

– Ну, ну, довольно об этом, господа, – сказал осторожный аббат, пользуясь удобным случаем переменить разговор. – Попробуйте-ка лучше моего рису. Гертрудушка, дай сюда еще графинчик портвейна.

Но Натарио не мот успокоиться и продолжал убеждать Амаро в своей правоте.

– Отпускать грехи значит являть людям милость Божию. А это присуще лишь самому Богу…

– Я могу выставит против этого два возражения, – закричал Амаро, торжественно поднимая палец.

– Ну, ну, успокойтесь-же, господа, – уговаривал их аббат искренно огорченным тоном, – откушайте-ка лучше рису. Вот и винцо 1815 года. Такое не каждый день пьешь.

Гости полюбовались сверкавшим в хрустальных рюмках портвейном и уселись поудобнее в обитых кожею креслах. Начались тосты. Первый был провозглашен за аббата. Он пробормотал несколько слов благодарности и чуть не расплакался от удовольствия.

– За Его Святейшество папу Пия IX! – закричал Либаниньо, поднимая стакан. – За несчастного мученика.

Все вышили за Пия IX, чувствуя себя глубоко растроганными, Натарио смягчился, заговорил о своих «розочках» и стал цитировать Виргилия. Амаро откинулся назад в кресле, засунул руки в карманы и уставился машинальным взором на окна, мечтая об Амелии.

Аббат предложил перейти в беседку пить кофе.

Было три часа. Все пошатывались немного и икали, весело смеясь. Один Амаро держался на ногах вполне твердо, но и тот чувствовал себя настроенным очень нежно и сантиментально.

– А теперь, господа, – предложил аббат, допив последнюю каплю кофе: – не прогуляться-ли нам в мое именьице?

– Ладно, пойдемте, для пищеварения, – пробормотал каноник, с трудом поднимаясь со стула. – Посмотрим имение аббата.

Они пошли по узкой проезжей дороге. День был ясный, и солнце приятно грело. Дорога вилась лентой между живыми изгородями, среди широких полей. Местами попадались группы оливковых деревьев; вдали, на горизонте, тянулась цепь холмов, поросших темно-зеленым сосновым лесом. Кругом стояла полная тишина. Только вдали, на большой дороге, слышался временами скрип телети. Священники шли медленно, слегка пошатываясь, перебрасывались шуточками и находили, что жизнь – очень, хорошая вещь.

Каноник взял под руку аббата; Брито шел рядом с Амаро и клялся, что он, изобьет до крови Кумиадского помещика.

– Полно, успокойтесь, Брито, не надо так волноваться из-за пустяков, – уговаривал Амаро, попыхивая сигарою.

Отец Натарио шел впереди всех, неся на руке волочившийся по пыли плащ. Ряса его была расстегнута, из-под неё виднелся грязный жилет. Ноги в дырявых чулках частенько подкашивались, заставляя священника шататься из стороны в сторону.

Внезапно все остановились. Натарио ругался, не помня себя от бешенства.

– Осел, не видишь ты, что-ли, куда прешь? Животное!

Оказалось, что он натолкнулся у поворота дороги на старика, ведшего овцу, и чуть не свалился в пьяном виде.

– Простите, падре, Бога ради, – робко взмолился старик.

– Животное, одно слово животное! – ревел Нотарио, потрясая кулаками. – Учить надо таких негодяев.

Старик бормотал слова извинения и почтительно снял шляпу. У него были совсем седые волосы. Судя по внешности, это был работник, состарившийся на тяжелой полевой работе. Он. склонился, покраснев от стыда, и прижался к изгороди, чтобы пропустить по узкой дороге веселых и подвыпивших служителей, церкви.

Амаро не пожелал итти с коллегами в усадьбу аббата. В конце деревни он распрощался с ними и повернул назад в сторону Лерии.

Дорога шла вдоль каменной ограды какой-то усадьбы. У ворот, посреди дороги, стояла бурая корова. Амаро захотелось подурачиться, и он ткнул ее зонтиком в бок. Она медленно сошла с места, и Амаро, обернувшись, увидел у ворот, к своему великому удивлению, весело смеющуюся Амелию.

– Что это вы пугаете мне скот, падре?

– Амелия! Каким чудом очутились вы здесь?

Она покраснела слегка.

– Я приехала с доною Мариею. Надо взглянуть на овощи.

Около Амелии стояла девушка, укладывавшая в большую корзину кочни капусты.

– Значит, это усадьба доны Марии?

Амаро вошел в сад. От ворот тянулась тенистая аллея из старых пробковых деревьев. В конце её виднелся белеющий на солнце дом.

– Да. А рядом наша усадьба. Но вход тоже отсюда. Ступай теперь, Жоанна.

Девушка подняла корзину на голову, попрощалась и пошла по дороге.

– Гм… гм… кажется, это недурное имение, – заметил священник.

– Пойдемте посмотрим наши владения, – сказала Амелия. – Это маленький клочок земли, но взглянуть стоит. Зайдемте только сперва поздороваться с доною Мариею.