Эрих Мария Ремарк - Время жить и время умирать

– Эй! – крикнул он. – Кто здесь?

Посыпалась штукатурка, застучали камни. Фигуры кинулись прочь. Гребер слышал тяжелое дыхание. Насторожился и тотчас сообразил, что это он сам так громко дышит. Припустил бегом. Запах гари усиливался. И разрушений становилось все больше. Он добрался до Старого города – и замер, не в силах отвести взгляд. Раньше там стояли ряды средневековых деревянных домов – здания с выступающими фронтонами, островерхими крышами и разноцветными надписями. Их больше не было. Вместо них он увидел хаос пожарища, обугленные балки, стены, груды камней, остатки улиц, над которыми висела едкая белесая мгла. Дома сгорели, как сухая стружка. Он поспешил дальше. Внезапно его охватил жуткий страх. Вспомнилось, что недалеко от родительского дома располагался медеплавильный заводик. Возможно, это и была цель бомбежки. Он заковылял по улицам, через сырые, тлеющие руины, спешил изо всех сил, натыкался на людей, бежал вперед, карабкался через кучи обломков, потом остановился. Не зная, где находится.

Знакомый с детства город так изменился, что он никак не мог сориентироваться. Привык ориентироваться по фасадам домов. А их больше не было. Спросил какую-то женщину, которая торопливо шла мимо, как пройти на Хакенштрассе.

– Что? – испуганно переспросила та. Она была грязная, прижимала руки к груди.

– На Хакенштрассе.

Женщина махнула рукой:

– Вон туда… за угол…

Он пошел туда. По одну сторону вереницей тянулись обугленные деревья. Ветки и небольшие сучья сгорели, стволы и несколько толстых сучьев еще торчали вверх. Словно огромные черные руки, устремленные из земли к небу.

Гребер пробовал сориентироваться. Отсюда он должен был видеть башню церкви Святой Екатерины. Но не видел ее. Вероятно, церковь тоже рухнула. Больше он никого не спрашивал. Кое-где видел носилки. Люди лопатами расчищали завалы. Кругом сновали пожарные. В чадном дыму хлестали струи воды. Над медеплавильным заводом стояло мрачное зарево. А потом он нашел Хакенштрассе.

Табличка висела на погнутом фонарном столбе. Указывала наискось вниз, в воронку, где валялись обломки стен и железная кровать. Гребер обошел воронку, зашагал дальше. Чуть впереди виднелся неразрушенный дом. Восемнадцатый, прошептал он, пусть это будет восемнадцатый! Господи, сделай так, чтобы восемнадцатый уцелел!

Он ошибся. Это был только фасад. В темноте он казался целым зданием. Подойдя, Гребер увидел, что за фасадом все обрушилось. Наверху между стальными балками застряло фортепиано. Крышку сорвало, клавиши поблескивали как огромная зубастая пасть, словно могучий доисторический зверь яростно грозил тем, что внизу. Дверь подъезда на фасаде стояла нараспашку.

Гребер побежал туда.

– Эй! – крикнул кто-то. – Осторожно! Куда вы?

Он не ответил. Вдруг не мог сообразить, где родительский дом. Все минувшие годы видел его как наяву, каждое окно, дверь подъезда, лестницу, – но теперь, нынешней ночью, все смешалось. Он даже не понимал, на какой стороне улицы находится.

– Эй, парень! – опять закричал тот же голос. – Вы что, хотите получить обломком по башке?

Гребер глянул сквозь дверь. Увидел начало лестницы. Поискал номер дома. Подошел дружинник из гражданской обороны.

– Что вы здесь делаете?

– Это дом восемнадцать? Где дом восемнадцать?

– Восемнадцать? – Человек поправил каску. – Где дом восемнадцать? Вы хотите сказать, где он был?

– Что?

– Та-ак. Вы что, слепой?

– Это не восемнадцатый!

– Был не восемнадцатый! Был! Настоящее время не существует! Только прошедшее!

Гребер схватил мужчину за лацканы. Яростно бросил:

– Послушайте! Я здесь не затем, чтобы шутить. Где восемнадцатый дом?

Дружинник посмотрел на него:

– Немедленно отпустите меня, или я вызову полицию. Вам здесь нечего делать. Это территория расчистки завалов. Вас арестуют.

– Нет, не арестуют. Я с фронта.

– Велика важность! Думаете, здесь не фронт?

Гребер разжал руки.

– Я живу в доме восемнадцать. Хакенштрассе, восемнадцать. Здесь живут мои родители…

– На этой улице никто больше не живет.

– Никто?

– Никто. Уж я-то знаю. Сам здесь жил. – Мужчина вдруг оскалил зубы и выкрикнул: – Да, жил! Жил! За две недели здесь было шесть воздушных налетов, слышите, вы, фронтовик! А вы, черт бы вас побрал, лодыря гоняли на фронте! Здоровый да бодрый, как я погляжу! А моя жена? Она вон там… – Он кивнул на дом, возле которого они стояли. – Кто ее откопает? Никто! Погибла! Смысла нет, говорят спасатели. Слишком много другой срочной работы. Слишком много поганых бумажек, и поганых контор, и поганых властей, которых надо спасать. – Он приблизил к Греберу худое лицо. – Знаете что, солдат? Человек никогда не понимает, что творится, пока его самого за горло не возьмут. А когда поймет, уже слишком поздно. Так-то, фронтовик! – Он прямо выплюнул это слово. – Храбрец-фронтовик с кучей побрякушек! Восемнадцатый дом вон там, где лопатами орудуют.

Гребер пошел прочь. Там, где лопатами орудуют, думал он. Там, где лопатами орудуют! Это неправда! Сейчас я проснусь в блиндаже, проснусь в подвале в безымянной русской деревне, с Иммерманом, который сидит и бранится, с Мюкке, с Зауэром, это Россия, а не Германия, Германия цела-невредима, она под защитой, она…

Сперва он услышал возгласы и лязг лопат, потом увидел людей на дымящихся руинах. Из пробитого водопровода по улице потоком текла вода. Поблескивала в свете замаскированных ламп. Он подбежал к человеку, который отдавал приказы.

– Это дом восемнадцать?

– Чего? Убирайтесь отсюда! Что вам здесь нужно?

– Я ищу родителей. Дом восемнадцать. Где они?

– Парень, откуда мне знать? Я что, господь бог?

– Их спасли?

– Спросите кого-нибудь другого. Нас это не касается. Мы только расчищаем завалы.

– Здесь есть засыпанные?

– Конечно, есть. По-вашему, мы ради развлечения копаем? – Старшой обернулся к своим людям. – Стоп! Тишина! Вильман, стучите!

Рабочие выпрямились. Люди в свитерах, люди с грязными белыми воротничками, люди в старых комбинезонах, люди в армейских брюках и цивильных пиджаках. Грязные, с потными лицами. Один, стоя на коленях, постучал молотком по торчащей из обломков трубе.

– Тихо! – крикнул старшой.

Настала тишина. Человек с молотком припал ухом к трубе. Слышно было только дыхание людей да шорох осыпающейся штукатурки. Вдали выли сирены санитарных и пожарных машин. Человек с молотком постучал снова. Выпрямился.

– Пока что отвечают. Стучат быстрее. Наверно, воздуха осталось совсем мало. – Он несколько раз торопливо стукнул в ответ.

– За работу! – крикнул старшой. – Давайте! Здесь, справа! Попробуем пробить трубы, чтобы к ним пошел воздух!