Эрих Мария Ремарк - Время жить и время умирать

Гребер все еще стоял рядом с ним.

– Это бомбоубежище?

– Конечно. Что же еще? Думаете, кто-нибудь мог бы еще стучать, если б находился не в подвале?

Гребер сглотнул.

– Это здешние жильцы? Дружинник из гражданской обороны говорит, здесь никто больше не живет.

– Он совсем умом тронулся. Здесь внизу люди, они стучат, нам этого достаточно.

Гребер скинул ранец.

– Я сильный. Помогу раскапывать. – Он посмотрел на старшого. – Я должен. Возможно, мои родители…

– Кто бы возражал! Вильман, вот вам еще один на смену. Топор найдется?

Сначала появились размозженные ноги. Перебитые и придавленные балкой. Раненый еще жил. Причем был в сознании. Гребер смотрел ему в лицо. Незнакомый. Они распилили балку, подтащили носилки. Мужчина не кричал. Только закатил глаза, они вдруг разом побелели.

Расширив проем, они нашли двух мертвецов. Расплющенных в лепешку. Лица плоские, совершенно без выступов, носа нет, зубы – два ряда плоских зерен, вразброс, вкривь и вкось, как миндальные орехи в пироге. Гребер наклонился. Увидел темные волосы. Его родители белокурые. Они вытащили трупы. Плоские, странные тела лежали теперь на мостовой.

Посветлело. Всходила луна. Небо налилось мягкой, почти прозрачной, очень холодной синью.

– Когда был налет? – спросил Гребер, когда его сменили.

– Вчера ночью.

Гребер посмотрел на свои руки. В бесплотном свете они казались черными. Кровь, стекавшая с них, тоже была черной. Он не знал, его ли это собственная. Не помнил даже, что голыми руками разгребал обломки и осколки стекла. Работа продолжалась. Глаза слезились от едкой кислоты бомбовых испарений. Они утирали слезы рукавом, но те набегали снова и снова.

– Эй, солдат! – окликнул кто-то за спиной.

Он обернулся.

– Ваш ранец? – спросил человек, который размытым контуром маячил перед глазами.

– Где?

– Вон там. Кто-то аккурат смывается с ним.

Гребер хотел отвернуться.

– Крадет, – сказал человек, показывая пальцем. – Вы можете его догнать. Живо! Я вас подменю.

Гребер был неспособен думать. Просто выполнил указания голоса и руки. Побежал по улице и увидел, как кто-то карабкается через кучу обломков. Догнал. Ранец утащил какой-то старик. Гребер наступил на ремни. Старик выпустил ранец, обернулся, поднял руки и тонко, пронзительно квакнул. В лунном свете рот у него казался большим и черным, глаза поблескивали.

Подошел патруль. Двое эсэсовцев.

– Что здесь происходит?

– Ничего, – ответил Гребер, закидывая ранец на плечо. Квакающий старикан молчал. Дышал громко, со свистом.

– Что вы здесь делаете? – спросил один из эсэсовцев. Пожилой обер-шарфюрер. – Документы.

– Помогаю раскапывать завалы. Вон там. Мои родители там жили. Я должен…

– Солдатская книжка! – уже резче сказал обер-шарфюрер.

Гребер неотрывно смотрел на них обоих. Нет смысла спорить, имеет ли СС право проверять документы у солдат. Их двое, и оба вооружены. Он торопливо достал отпускной билет. Эсэсовец вытащил карманный фонарь, прочитал. Секунду-другую бумага была освещена так ярко, будто горела изнутри. Гребер чувствовал, как все его мышцы судорожно напряглись. Наконец фонарик погас, обер-шарфюрер вернул ему билет.

– Вы живете на Хакенштрассе, восемнадцать?

– Да, – в яростном нетерпении ответил Гребер. – Через дорогу. Мы как раз там копаем. Я ищу свою семью.

– Где?

– Вон там. Где копают. Вы разве не видите?

– Это не восемнадцатый дом, – сказал обер-шарфюрер.

– Что?

– Это не восемнадцатый, а двадцать второй. Восемнадцатый – вот этот. – Он показал на развалины, из которых торчали железные балки.

– Вы уверены? – пробормотал Гребер.

– Конечно. Сейчас тут все выглядит одинаково. Но восемнадцатый номер здесь, я точно знаю.

Гребер смотрел на развалины. Они не дымились.

– Этот участок улицы разбомбили не вчера, – сказал обер-шарфюрер. – По-моему, на прошлой неделе.

– Вы не знаете… – Гребер осекся, потом продолжил: – Вы не знаете, здешних жильцов спасли?

– Не знаю. Но кого-нибудь всегда спасают. Возможно, ваших родителей вообще не было в этом доме. При воздушной тревоге большинство спускается в большие бомбоубежища.

– Где я могу навести справки? Узнать, где они сейчас?

– Сегодня ночью нигде. Ратушу разбомбили, там полная неразбериха. Спросите завтра утром в окружном управлении. А что у вас произошло с этим человеком?

– Ничего. Думаете, под развалинами еще есть люди?

– Они есть повсюду. Мертвые. Чтобы откопать всех, нам надо в сто раз больше людей. Эти сволочи бомбят весь город без разбору.

Обер-шарфюрер повернулся, собираясь уходить.

– Здесь что, запретная зона? – спросил Гребер.

– Почему?

– Дружинник из гражданской обороны так сказал.

– Этот малый съехал с катушек. Он уже не на должности. Оставайтесь здесь сколько хотите. Переночевать, пожалуй, сможете на пункте Красного Креста. Там, где был вокзал. Если повезет.

Гребер искал вход. В одном месте обломки убрали, но нигде не было отверстия, ведущего в подвал. Он перелез через развалины. Посередине торчал кусок лестницы. Ступеньки и перила уцелели, но бессмысленно вели в пустоту. Позади лестницы обломки громоздились выше. Там, в нише, аккуратно стояло плюшевое кресло, словно кто-то бережно поставил его туда. Задняя стена дома наискось обрушилась в сад, накрыв остальные обломки. Там что-то мелькнуло. Гребер подумал, это давешний старик, но потом разглядел кошку. Не раздумывая, подобрал камень и швырнул в нее. В голове вдруг возникла нелепая мысль, что кошка глодала трупы. Он поспешно перебрался на другую сторону. Теперь он увидел, что дом вправду тот самый; небольшой клочок сада остался невредим, и там по-прежнему стояла деревянная беседка с лавочкой, а за ней – пень от липы. Он осторожно ощупал кору, почувствовал углубления букв, которые вырезал сам много лет назад. Обернулся. Луна поднялась над стеной разбитого дома и теперь светила во двор. Сплошные воронки, варварский, чужой ландшафт, такой можно увидеть во сне, но никак не в реальности. Он забыл, что за последние годы почти ничего другого не видал.

Двери черных лестниц казались безнадежно засыпанными. Гребер прислушался. Постучал по одной из железных балок, замер и прислушался снова. Ему вдруг почудился жалобный стон. Ветер, наверно, подумал он, не иначе как ветер. Но стон повторился. Он ринулся в сторону лестницы. Перед ним со ступенек, где схоронилась, спрыгнула кошка. Он опять прислушался. Чувствуя, что весь дрожит. А потом, как-то вдруг, уверился, что под завалами лежат родители, что они еще живы и в потемках отчаянно карябают разбитыми руками и стонут, призывая его…

Он отшвыривал в сторону камни и обломки, потом опомнился, помчался назад. Падал, обдирал колени, скользил по штукатурке и камням, выбрался на улицу, побежал к тому дому, где всю ночь помогал разбирать завалы.