Григорий Квитка-Основьяненко - Малороссийская проза (сборник)

– Какая Кубракивна, – говорит, – не та ли черноволосая, что вся шея унизана намистом с крестами (тобто Маруся)?

– Нет, – говорит Левко, – нам до той далеко. Моя, вон видишь, русая, да немного курносенька, в свите, да рушником подпоясана.

Легче стало на душе нашему Василю, даже вздохнул, и глаза, как звезды, заблестали, как услышал, что не его девку Левко любит. Теперь ему не нужна и Кубракивна, и здесь ли она или где; теперь давай скорей доспрашивать про свою, да и говорит Левку:

– А то про какую ты говоришь, что до нее тебе дела нет? Разве тут есть поповна или приказчичья дочь?

– Нет, – говорит Левко, – тут все наша ровня; а я говорю про нашу Марусю…

– А что ж то за Маруся? – спросил его Василь, да и глаза потупил в землю, будто ему и нужды мало; а у самого не только что уши – да что! – всякая жилочка как будто слушает; а сам, сердечный, и дух притаил, и боится, чтоб ни одного словечка не прослушать, что ему Левко будет рассказывать.

Вот и начал ему Левко про Марусю рассказывать все, что знал: и чья она дочь, и какой ее отец богатый, и как он свою дочку лелеет. А потом и про Марусину натуру: как она ото всех удаляется, что никто же ее не видел не только, чтоб на вечерницах или в колядке [93] Колядка – обрядовая рождественская песня. (Прим. Л. Г. Фризмана) , да и на улицу, и на Купала [94] На Купала – на день Ивана Купала (24 июня). (Прим. Л. Г. Фризмана) , да и ни на какие игры не ходит; или уже она такая пышная, или, может, несмелая. А уж работать! И на отца, и на мать, и на себя прядет, шьет, моет, и сама все одна, без работницы, и варит, и печет. А мать сидит, ручки сложивши.

Не пошла же и Маруся к танцам, а села себе, скучаючи, на завалине, подле хаты, да те орешки, что взяла у Василя, все в горсти перебирает, да глазком посматривает за Василем. Что же у нее на мысли, того и сама не поймет. То вдруг станет ей весело, так что тотчас бежала бы к матери, да приголубилась бы к ней; то опять загрустит и слезы платочком оботрет и желает видеть отца, чтоб развел ее тугу [95] Туга – забота (произв. от тужить). (Прим. Л. Г. Фризмана) ; то улыбнется, то покраснеет, и думает, чтобы то домой идти (так прежде всегда было делала: посидит или не посидит на свадьбе с дружками, да скорее и домой), да как рассмотрит, что надо подле Василя идти, то и передумает. А этого она и сама не знала, что у нее мысль была: когда б вот тот парубок пришел, да поговорил бы со мною, то как будто бы мне на душе легче стало. Как же только подумала об этом, как застыдится! Покраснела, как калина, закрылась ручками и головку повесила.

Вот и пришла к ней Олена Кубракивна, оттанцевавши, да и села подле нее отдыхать.

– Чего ты, Маруся, так сидишь? Плачешь, что ли?

– Нет, не плачу, – говорит Маруся.

А сказавши, и смешалася до того, что не знает, что ей и говорить.

– Вот это ем, – говорит, – моченые яблоки, да поперхнулась было. А ты чего так задыхалась?

– Да затанцевалась себе на беду! – говорит Олена. – Как попал мне вон тот боярин, так все вертел, вертел, поворачивал меня, поворачивал. А тут еще на беду музыка не перестает, так не только что ноги, да и руки болят, и голова кружится. Да уж и танцюра! У нас такого во всей слободе нет. Я говорила своим хлопцам, чтоб приводили его к нам на улицу.

Вот Маруся немного и обрадовалась, что, может, Олена знает того парубка, что ей так в душу запал, потому что и она на свой пай думала, что уже лучше ее парубка нет на свете и что это она его так выхваляет. Вот и давай про него выведывать:

– А какой же боярин, не старший ли?

– И, уж старший! – забормотала Олена. – Сидит себе, понурившись, да ни на кого и не смотрит и ни одной девки не затрогает. Пускай-ка сядут за стол; уж не я буду, чтоб не запела ему:

вот как ему запою. Пусть знает и наших девчат. Он, может, думает, что деревенские не умеют танцевать? Ну, ну! Еще его батьку научим!

– А может, он не умеет? – спросила Маруся, а сама закрывалась рукою, чтоб не видела Олена, как она при этом стыдится.

– Кто? Василь не умеет? – даже вскрикнула Олена.

– Да я и не знаю, Василь ли он, или кто он, и умеет ли танцевать или не умеет, я не знаю… Да и его совсем не знаю.

Сказавши это, Маруся спохватилась, чтоб не замолчала Олена про него рассказывать; а ей крепко хотелось знать, кто он и откуда. И только что хотела расспрашивать, как тут Олена опять со своим боярином; опять начала жаловаться, как он ей руки повыворачивал, как ее утомил, и се и то, и долго все про него говорила.

Долго слушала Маруся и не знала, как остановить Олену, а та радехонька была, хотя бы до вечера молоть про своего боярина. Далее, будто не расслушала, про кого она рассказывает, да и говорит:

– Запой же ему славно, да славно!

– Да это не ему, разве ты не слышишь? – крикнула на неё Олена. – Это я Василю хочу запеть.

– Да что там за Василь тебе так дался? – говорит Маруся. – Вот не видала твоего Василя. И откуда он тут взялся и из какой слободы забрел сюда?

Это у девок уже такая натура, что которая какого парубка полюбит, то нарочно станет его осуждать, чтоб другие хвалили.

– Да, думаю, что из слободы. Он из города, он свитник, шьет свиты, когда слышала. Да что и завзятой [97] Завзятой – увлеченный чем-либо. (Прим. Л. Г. Фризмана) ! Уж где появится, то все девки около него. И танцевать, и резвиться; уж не взял его бес. Да и красив же! Видишь, как выхиляется! Спина так и гнется, точно как молодой ясень; а лицом, как намалеванный; глаза, как звездочки, кудри так и болтаются, видишь, по-купечески…

– Верно ты его любишь, так затем и хвалишь, – едва проговорила Маруся, закрываясь рукавом. А сама, как на огне горела от Олениных рассказов.

– Так что ж что люблю! Пожалуй бы, любила, так он на таких и не посмотрит. Говорит, что его хозяин хочет его принять вместо сына; а дочь красивая, да красивая и очень богата. Он и сам имеет копейку: ведь же ты видела, что и за шапку выкинул даже гривенник. Вот так и везде он делает. Уж как бы не было…

Тут подбежал Денис, да и потащил Олену за рукав к танцам. Уж она его и ругала, и кулаками в спину дубасила, так ничего и не сделала: потащил, да и потащил. А ей крепко хотелось с Марусею посидеть да про парубков наговориться.

Осталася Маруся одна. Задумалась; а как вспомнила, что Олена говорила, что его хозяин берет его вместо сына и что отдает за него свою дочку, и красивую, и богатую, так и затужила. Склонила головку на белую ручку, а слезки с глазок так и каплют! Вот обтерла их платочком, закрылась ручкою, да и думает: