Григорий Квитка-Основьяненко - Малороссийская проза (сборник)

Да с этим словом шасть с хаты (а мошну [181] Мошна – мешок для хранения денег, кошелек. (Прим. Л. Г. Фризмана) не забыла-таки схватить), да к женщинам, да прежде всем рассказала, как-то Тихон стал скуп, что уже и хлеб весом им дает; а после туда же с женщинами, давай складку делать на горелочку [182] Складку делать на горелочку… – собирать в складчину деньги на водку. (Прим. Л. Г. Фризмана) ; видишь, надо гулять – праздник. Какой же то праздник? Розыгры. Вот так-то бабы навыдумывали! Видишь, то все были праздники, то святки; а как уже надо за дело приниматься, так вот у них и розыгры. Чего-то они не выдумают, лишь бы гулять да горелку попивать!

Когда же Стеха побежала с хаты, а Тихон и говорит:

– Спрячьте, детки, материнскую долю, ведь придет не обедавши, захочет есть, а я уже больше не дам.

Так и вышло. Пришла ввечеру, хоть и пила там сколько горелки, а таки есть никто не дал. Нечего делать: принялась и за отвешенный хлеб.

Тихон не очень ей уважал. Утром опять отвесил каждому и говорит жене:

– Хоть ешь, хоть на вечер спрячь.

Не ругала же она его нимало! Куда! на все заставка (корка). Было и ему, было и всему роду; далее было и тому, кто и безмен выдумал, и кто его продает… а таки, нечего делать, свой паек отбирала исправно.

Эге! Хоть же и сама видела, что хорошо выдумал ее муж: потому что у них, было, хлеб пекут три раза на неделю, а уже за Тихоновым порядком только два раза, и муки меньше идет, потому что Тихон так все рассчитал, чтобы как раз на их семью становилось и нигде чтобы ни пылиночки не девалось; а все-таки была ему добрая молитва, как с амбара весом берет муку, как выпеченный хлеб ему отдает и как от него фунтами на день получает. А Тихон слышит все это и не уважает; думает об своем.

Кто занимал у него деньги, ко всем бросился; с кого возьмет деньгами, самое истое, а росту (процентов) и не спрашивает и не берет, хоть кто и дает; пускай, говорит, когда-нибудь отдашь, теперь всякому нужда. Когда же кто не может деньгами уплатить, то он берет всем по согласию: возьмет и одежу, и воз, и ярмо, не откажется ни от самого бездельного, лишь бы хоть что-нибудь да взять, потому что у него было что-то на уме. Берет, когда до чего человеку приходит, что не сможет зимою прокормиться, берет, говорю, и скотину; и когда она в такой цене, что долгу меньше, то еще хозяину и доплатит. Да так и собрался: то своих было волов десять пар, а теперь уже у него было двадцать пар; есть и возы и все к ним нужное. Его два сына, а то взял пять мальчиков, сирот, таких, что еще до какого времени, а уже им пришлось по-под окнами таскаться, а он их взял и на свою одежу, и на харч и говорит:

– Как подрастут, наделю их всячиною и хозяевами устрою, когда-то еще жив буду!

Люди, смотря на Тихоновы сборы, смеются с него в глаза.

– Что это ты думаешь? – говорят ему. – Тут дай бог самому с семьей пропитаться, а он еще и дармоедов набирает: корму совсем на зиму не будет, а он отовсюду скотину собирает. О, чтоб его с его мудростями!

Да даже слезы утирают смеясь, а он и не уважает:

– Что же, – говорит, – когда мне кажется, что так надо делать? Наступила и жатва. Не приведи господь к такой жатве до конца веку всякого православного христианина да и самого турка, француза, немца и таки всякого человека! То не жатва была, а горе и беда!.. Никто и не думал серпов приготовлять. Выйдут на ту горькую ниву, муж косою машет, машет, далеко пройдет… а жена далеко за ним подбирает, да насилу наберет сноп, да такой, что и малое дитя до дому донесет. Так как выкосят ниву, свяжут снопы, сложат в копны… так и копны смочат горькими слезами, потому что было посеяно, примером говоря, шесть мешков, а когда вымолотятся семена, то и хорошо; потому что снопы такие, что за ветром полетят: одна солома. Много и таких было, что и косою не захватить; вырывали люди, выбирая по стеблышку… так тут ожидай добра!..

Вот тогда уже Брус принялся за свое. Поготовив все, что надо было, пошел с сыновьями и батраками в церковь, отслужил молебен, помолился Богу и попросил батюшку-священника к себе. Что бог дал, пообедали, запрягли возы, батюшка освятил воду, окропил Тихона, сынов, батраков и возы, да и тронулись с божьею помощью.

Хоть Тихон и не говорил никому, куда и зачем он едет, хоть ему кое-кто снова смеялись и упрекали – один скажет:

– Собрался наш Брус на Дон за рыбою, вместо весны, посреди лета: лишатся и волов и всего, сам с кнутиком воротится, потому что в самую голодную сторону поехал.

Другой скажет:

– Тихон видит, что беда, да и бросил жену с дочками, а сам пошел на слободу.

Иной еще что приложит, так что совсем человека осмеяли; однако были и такие, что догадались, что это Тихон задумал и куда и зачем поехал.

– Видишь, – говорят, – что он выдумал! Вот это так; теперь заработает копейку! А ну же, примемся и мы за то же.

Вот те-то люди, что подговаривали Тихона хлебом торговать, так они-то так советовались. Вот и сложились суммою, собрались и поехали. Да, когда б же то искали, где хлеб дешевле; а то в первом месте, где случилось, лишь бы скорее, там и набрали, не рассуждая о цене, да даже по пятнадцать (рублей за четверть) заплатили и привезли домой, а тут уже и беда пришла!.. Уже у кого что было, поели, а нового – даст бог! Негде деваться; надо покупать. Вот они и установили цену: семнадцать (рублей за четверть)! Видите, захотели вдруг барыш слупить и разом разбогатеть.

Так тут им как раз Тихон с фурами и нагрянул. Он ходил не на Дон и не в Черноморию, и никуда на слободу, а пошел в Россию, прямехонько в Ку рскую губернию, где уже он хорошо прослышал, что Бог благословил хлебом и на все хорошим урожаем и что, хотя и там цена поднимается, да еще-таки можно, умеючи, захватить дешевле против людей. Вот там-то Тихон кидался сюда-туда. Ездит, разведывает, расспрашивает и напал на доброго человечка, что ему уступил хлеба по двенадцать на всю сумму; «у него деньжонок было порядочное число – тысячи, так что может, три; да еще с таким договором, что, когда потребуется еще столько хлеба, то обещался, против цены, взять еще двумя ниже».

Вот это же Тихон, что на свои возы наклал, а что нанял к себе фурщиков, да и доставил все домой. Что у себя, а что у людей нанял амбары (тогда везде был простор), ссыпал и муку и зерном, что привез, да и стал прислушиваться, что и как у них в селе поводится.

Услышавши, что те люди, что прежде его понавезли хлеба, установили цену по семнадцати, он собрал других, да и говорит:

– Недоброе это дело! еще только люди начали бедствовать, так тут с них и тянут! Нет, не проходится. Когда еще заблаговременно, да вытянешь у человека последнее, то что ему придется делать к весне, как хлеб еще дороже будет, а достатку ни у кого не станет: да и великий же грех у человека при нужде последнее тянуть. Погонимся за барышом, а сколько крови братней напьемся, потому что всяк из нас, видевши, как жена, дети, будут приставать да хлеба просить, так тут не только все имение, а именно кровь свою, душу отдашь, чтоб только они не бедствовали от голода. Надо думать, как лучше. У меня хлебца своего есть там что-нибудь; берите, люди добрые!..