Элизабет Боуэн - Смерть сердца

Мисс Полли была высокого мнения об Анне и потому жалела Порцию и жалела Анну. Ей было жаль, что Порция не нашла тут себе подруг, кроме более чем сомнительной Лилиан, но она прекрасно понимала, почему так вышло, и теперь с этим ничего нельзя было поделать. Она сожалела, что Порцию забирали из школы только в первые недели, а потом миссис Квейн решила больше никого за ней не посылать. Она была более чем уверена, что после уроков Порция с Лилиан болтаются на улице. Мисс Полли, конечно, понимала, что нехорошо быть такой старомодной, но все-таки, когда девочек забирали, это задавало определенный тон.

Остававшиеся у мисс Полли на обед девочки ели в маленькой столовой, которая находилась в подвале флигеля, свет здесь почти никогда не выключали. На месте же настоящей столовой была приемная доктора, с похожими на катафалки сервантами. Где обедал сам доктор Полли, никто не знал и никто не спрашивал.

Девочек кормили сытно, просто и далеко не изысканно – Лилиан, которая обедала здесь, потому что дома недоставало слуг, вечно ковырялась в тарелке. Сидевшая во главе стола мисс Полли пыталась вызвать девочек на разговор об искусстве. В ту среду, в Среду, Когда Пришло Письмо, Порция постаралась сесть от мисс Полли как можно дальше, и Лилиан с несвойственным ей проворством уселась рядом с ней.

– Ну ты и попалась, ужас, – сказала Лилиан. – Я не знала, куда глаза деть. Почему ты не сказала, что получила письмо? То-то мне показалось, что вид у тебя презагадочный. Почему ты не прочла его за завтраком? Или это такое письмо, которое перечитываешь снова и снова? Прости, что спрашиваю, но от кого оно?

– От друга Анны. Я отдала ему шляпу.

– Он ее потерял?

– Нет. Я услышала, что он спускается, взяла его шляпу и подала ему.

– Из-за такого писем не пишут. Он что, неприятный тип или просто очень вежливый? И что ты вообще делала в коридоре?

– Я была у Томаса в кабинете.

– Считай, в коридоре. Считай, в коридоре, если дверь была открыта. Слушала, наверное, не идет ли он?

– Я просто сидела там. Понимаешь, в гостиной была Анна.

– Какая ты чудачка. Чем он занимается?

– Работает в конторе у Томаса.

– И ты столько всего можешь чувствовать к мужчине? Я вот вряд ли.

– Он совсем не такой, как Сент-Квентин. Даже майор Брутт на него не похож.

– Все равно, веди себя с ним поосторожнее. Нам с тобой, в конце концов, всего шестнадцать. Ты будешь поливать эту ужасную баранину джемом из красной смородины? Я буду. Забери его у этой свинятины.

Порция отодвинула чашку с джемом от Люсии Эймс, которая скоро должна была дебютировать в обществе.

– Надеюсь, тебе получше, Лилиан? – спросила она.

– О да, но от нервов тянет на всякое.

После уроков – сегодня они закончились в четыре часа – Лилиан пригласила Порцию на чай.

– Даже не знаю, – ответила Порция. – Понимаешь, Анны нет дома.

– Моей матери тоже, а это еще лучше.

– Матчетт сказала, что я могу выпить чаю с ней.

– Господи, – сказала Лилиан, – да это ты когда угодно можешь. А мы с тобой нечасто бываем одни у меня дома. Притащим граммофон в ванную, пока я буду мыть голову. У меня три пластинки Стравинского. Покажешь мне свое письмо.

Порция сглотнула и с ужасом уставилась в одну точку.

– Не могу, я его порвала.

– Ничего ты его не порвала, – твердо сказала Лилиан. – Я бы заметила. Разве что когда ты ходила в уборную, а там ты не задерживалась. Но ты меня обижаешь, я вовсе не хочу ни во что вмешиваться. Кстати, что бы там ни говорила мисс Полли, не оставляй сумку без присмотра.

– Оно не в сумке, – неосторожно ответила Порция.

В конце концов Порция отправилась пить чай к Лилиан и вопреки всем опасениям прекрасно провела время. Они ели оладьи в гостиной, сидя на ковре возле камина. Щеки у них горели, но из-под двери тянуло холодком. Лилиан, пытаясь пристыдить Порцию, вытащила из перевязанной ленточкой пачки три письма, которые ей за время каникул написала преподавательница виолончели. Более того, она рассказала Порции, как однажды в школе у нее заболела голова и мисс Эбер растерла виски и затылок Лилиан своими месмерическими пальцами.

– Теперь я всякий раз вспоминаю о ней, когда у меня болит голова.

– Если она у тебя и сегодня болит, стоит ли тогда мыть голову?

– Не надо бы, но я хочу, чтобы она завтра прилично выглядела.

– Завтра. А что же будет завтра?

– Скажу по секрету, Порция, я и сама не знаю.

Завтра для Лилиан всегда было загадочным: вчерашних дней она не считала, хоть и вздыхала по ним. Она принадлежала к низшей ветви эмоционального сообщества, вечно жившего в ожидании трагедии. В этом жадном внимании к жизни Лилиан не находила, по-видимому, ничего необычного, и такое же внимание Порция замечала повсюду. С самого своего приезда в Лондон Порция взирала на жизнь с каким-то отчаянием – на энергичную и вечно торопливую, вечно движущуюся жизнь, казалось, что даже на мостах прохожие замедляют шаги с какой-то целью, что ни одна птица не летит просто куда глаза глядят. И только она одна никак не могла отыскать пружину, которая приводила эту жизнь в движение. Она ни минуты не сомневалась, что окружающие ее люди знают, что делают, – отовсюду на нее смотрели бдительные, внимательные глаза. Ей не верилось, что кто-то еще, кроме нее одной, может не иметь ни малейшего представления о том, как все вокруг устроено. И она так хотела во всем разобраться, что каждый взгляд, каждое движение, каждый предмет обретали для нее серьезность совершенно политическую, все наполнялось скрытым смыслом.

Домашняя жизнь (ее новая домашняя жизнь) Порцию озадачивала, здесь никто не снимал масок. Почему же люди говорят то, чего не думают, и не говорят того, о чем думают, растерянно спрашивала она себя. И всякий раз, подмечая крывшееся за острым словцом волнение, она чувствовала, что близка к разгадке.

Люди на улицах вели себя проще и куда понятнее. Ей нравилось гулять по городу – незнакомцы не сдерживали улыбок, одинокий прохожий явственно хмурился, влюбленные глядели друг на друга так, будто доискались до истины, а старики и убогие несли свою печаль до того неприкрыто, что ей казалось – пусть они еще не знают ее, пусть она еще не знает их, но эти люди знают хотя бы друг друга. Близость, которую она с этого самого утра чувствовала к Эдди (близость, какую чаще всего, бывает, чувствуешь во сне), была близостью к жизни, которую она пока ощущала, лишь когда ей улыбался незнакомец из другого конца автобуса. Люди, конечно, очень счастливы, думала она, но каждый по отдельности обрекает себя на несчастье. И потому она сторонилась показной загадочности, которой отдельные люди старались себя окружить: улыбок Анны, завтрашних дней Лилиан, запертых комнат, закрытых сердец.