Руби Уэкс - Укроти свой мозг! Как забить на стресс и стать счастливым в нашем безумном мире

Большую часть времени снимали ее, а нам с Ричардом сказали, что мы не нужны. Поэтому мы наврали агентам по недвижимости, что собираемся купить здесь дом, и из любопытства ходили и разглядывали дома других людей.

Тем временем Молочную Грудь снимали (я не преувеличиваю) в холодильнике, где вокруг нее развесили свиные туши на крюках, пока она мерзла в своем бикини. Смысл был в том, чтобы подготовить ее к холодной воде. P.S.: Мы должны были погружаться в гидрокостюмах, поэтому в ее сцене со свиньями не было никакой надобности, за исключением возможности увидеть ее соски.

Настал день погружения с акулами. Тучная лесбиянка проинструктировала нас, что можно, а чего нельзя делать, находясь в акульей клетке. Женщина с надписью «Shark Lady» [28] «Акулья леди», в смысле «леди, отвечающая за акул» (прим. пер.) . на красной куртке сказала, чтобы мы не беспокоились, поскольку она занимается этим уже 25 лет и все совершенно безопасно. Когда она бросала в море большие куски тунца для прикорма (чтобы кровь в воде привлекла больших белых акул, вызвав у них хищнические инстинкты), мы заметили, что у нее на руке только два пальца. Выяснилось, что Молочная Грудь не полезет в воду – она слишком боится, – поэтому туда в качестве приманки опустили нас с Ричардом. Внезапно что-то почти шестиметровое скользнуло к нам, посмотрело на нас мертвыми глазами и уплыло. Акула, должно быть, знала, что наша телевизионная карьера закончена, и отправилась поискать кого-нибудь из первых рядов списка светских знаменитостей. Мы на дне клетки ударились в истерику, и я смеялась, пока моча не потекла из-за резинового воротничка моего гидрокостюма.

Несколько месяцев спустя мы посмотрели телепередачу. Они использовали нас как фон для Груди, и под эпизод, где нас погружали в воду в клетке, они подложили крики. Это не просто унижало нас – это превращало нас в жалкие тряпки: двое вышедших в тираж утонули на дне телевизора. Я решила покончить с шоу-бизнесом и начать все сначала, медленно отлучая себя от славы.

Я не испытываю ностальгии по тому, что оставила позади. На протяжении своей карьеры, учебы в университете и проживания в своем городе я всегда успевала сесть в автобус и вовремя уехать, зная, что это надо сделать прежде, чем тебя выпихнут. Я никогда не хотела быть последним гостем на вечеринке. Если вы не двигаетесь, вы застреваете и становитесь жалким, продолжая цепляться за свое прошлое, вспоминая свои школьные годы, перепевая старые песни и доводя всех до смертной тоски. Абсолютная свобода заключается в понимании всего, включая себя, и представляет собой постоянное движение. Вы никогда не находитесь в покое, вы все время «переходите в следующее состояние», миллиарды ваших клеток рождаются, миллиарды умирают. За семь лет вы становитесь абсолютно новой версией себя, а старая версия превращается в кучу перхоти.

Наш маленький мозг сидит на ежедневной капельнице, подающей в него все, начиная от новинок моды и информации о дорожных пробках и заканчивая террористическими атаками. Есть ли этому предел? Хотелось бы знать. Хорошо бы существовала некая служба, которая сообщала бы вам, сколько может принять в себя ваш разум. Какова ваша емкость? Когда объем информации превышает то, что способно удержаться в одной голове? Почему те, у кого емкость заполнена до отказа, не могут поднять руку и сказать: «Пожалуйста, не говорите мне больше ничего»?

Я помню только номер своей кредитной карты. Я не могу одновременно хранить в памяти пароль для PayPal и Twitter, мой мозг перегружается. Несколько месяцев назад я проверялась у психолога, и он сказал, что у меня очень маленький объем оперативной памяти. Поэтому я запоминаю не больше трех чисел одновременно и я не могу закончить доказательство, потому что забываю, с чего начала. У меня бывают и другие проблемы с цифрами. Однажды я позвонила мужу из Южной Африки и сказала, что нашла дом на продажу за 10 тысяч рандов (1000 фунтов). Я ошиблась всего на три порядка – он стоил 10 миллионов (100 000 фунтов).

На какое количество принимаемой информации мы рассчитаны? Я уверена, что достаточно знать, что происходит на нашей улице и, возможно, где находится местный магазин деликатесов. Если в префектуре Атояма Токанава произошел подземный толчок силой 3.6 балла, нужно ли мне услышать об этом? Если на островах Новой Гвинеи случилось наводнение, что я должна делать? Вылететь туда, сесть в каноэ с ручным насосом и начать откачивать воду? Допустим, если мне пришлют фотографию покалеченного человека, я немедленно выпишу чек, но в большинстве случаев непонятно, как нам воспринимать эти природные катаклизмы. Мне бы, вероятно, хотелось быть в курсе, если кто-то застрелит моих соседей, но я была бы уже не так расстроена, если бы это случилось за три квартала от меня. Насколько далеко я от опасности? Вот что я хочу знать. Чувствую, что это звучит ужасно, но так я думаю.

Когда в Нью-Йорке прошел ураган, здесь были гигантские заголовки, 240 фотографий каждой капли дождя и промокшие люди, у которых брали интервью. Они почувствовали первый запах славы (можно было видеть блеск в их глазах), понимали, что весь мир увидит, как они говорят нечто оригинальное вроде: «Я был дома, услышал ветер и выбежал из дома». Ньюйоркцы плакали, кричали, жаловались, что их машины застряли, их волосы сдувало ветром. В то же самое время Гаити был практически снесен, 66 человек погибло – и ни одного проблеска освещения в прессе. Мы видели издалека каких-то черных людей, бредущих по какой-то воде, но ни одного крупного кадра.

Я скептически отношусь к тому, что людям нужно знать обо всех ужасах, происходящих в мире. Я знаю тех, кто смотрит CNN целый день, особенно когда они занимаются на тренажерах, полируя свои задницы, в то время как краткие сводки бьют им в лицо горячими репортажами об очередной стрельбе в школе. Можно наблюдать, как журналистка с хорошо смазанными губами подбегает к раненой девушке-, сует ей в лицо микрофон с вопросом: «Что вы думаете об инциденте?», и тормошит ее, когда та начинает терять сознание. Она похожа на кошку, которая собирается убить мышь, когда поворачивается к камере и говорит: «Что ж, Джерри, пока это все, что можно сказать о происходящей здесь трагедии, передаю тебе слово».

Какие-то темные пути ведут нас к похотливому любопытству к катастрофам; при реальной угрозе у нас начинают течь слюнки. Ураганы, тайфуны, войны, стрельба, эпидемии. Мы немного возбуждаемся, потому что у нас есть о чем подумать, кроме своей монотонной жизни, на чем сфокусироваться вместо списка дел. У нас есть передышка, чтобы сказать: «Ох, слава богу, это не я». Затем через несколько дней мы забываем это и продолжаем беспокоиться о том, что надо забрать вещи из химчистки и купить новую лампочку. Вы можете заметить разочарование на лицах людей, когда приходят сообщения, что шторм с 3000 узлов [29] Автор преувеличивает: максимальная скорость ветра при урагане – 64 узла по шкале Бофорта (около 33 м/сек) (прим. ред.). стих до легкого бриза. Мы все любим катастрофы, ничего нет вкуснее. Дикарь по-прежнему прячется внутри нас, во что бы мы ни одевались.