Маргарет Тэтчер - Автобиография

Как очевидно, мой отец был человеком твердых принципов. «Твой отец всегда стоит на своем», – говорила моя мать, но он не верил, что нужно применять эти принципы так, чтобы сделать несчастной жизнь кого-то еще. Он демонстрировал это в своей работе в качестве члена местного совета и позднее альдермена, решая наболевший вопрос, что можно делать в воскресенье. В те дни в Грэнтеме и других местах кинотеатры по воскресеньям были закрыты, но во время войны – принимая скорее прагматичное, нежели догматичное решение – он поддерживал воскресное кино, потому что это давало военнослужащим, пребывавшим в черте города, место для тихого, созерцательного отдохновения. В то же время он твердо (хотя в итоге безуспешно) протествовал против открытия парков для различных игр, которые, как ему казалось, разрушат мир и покой людей. Он хотел сохранить воскресенье как особый день, но был гибок к тому, как это должно быть сделано. Что касается меня, я не была убеждена, даже ребенком, в необходимости таких ограничений, но сейчас я способна оценить способность этого принципиального человека уступить, когда того требовали обстоятельства.

Эта стойкость, определявшая приверженность собственным убеждениям, даже если другие не согласны или ты стал непопулярным, была привита мне с ранних лет. В 1936 году, когда мне было одиннадцать, мне подарили специальное издание «Ежегодника Бибби». Джозеф Бибби был ливерпульским производителем пищевых продуктов, который использовал часть своего значительного, им самим заработанного состояния на издание религиозного журнала, представлявшего собой странное сочетание жизненных уроков, доморощенной философии и религии, а также содержал красивые репродукции великих произведений живописи. Я была слишком мала, чтобы знать, что лежащий в основе подход был теософистским [1]  Теософизм был смесью мистицизма, христианства и «мудрости Востока», смыслов и нелепиц. , но ежегодник был одной из самых главных моих драгоценностей. Прежде всего он научил меня стихам, которые я до сих пор использую в импровизированных речах, поскольку они олицетворяют для меня столь многое из того, чему меня научили.

Элла Уилер Уилкокс

Или это:

Генри Вордсворт Лонгфелло

Было ли это раннее знакомство с «Ежегодником Бибби» или просто природная склонность, но я была очарована поэзией. В 10 лет я стала гордым обладателем награды «Грэнтем Айстедвод» за чтение стихов. (Я прочла «Залитые лунным светом яблоки» Джона Дринквотера и «Путешественников» Уолтера де ля Мэр.) Вскоре после этого, когда я постучала в дверь, чтобы забрать заказ на продукты, человек, знавший, как много поэзия для меня значит, подарил мне издание Мильтона: с тех пор я бережно хранила эту книгу. В первые годы войны, как участник концертов, организуемых в близлежащих поселках, я читала стихи из Оксфордского сборника английской поэзии – еще одна книга, с которой я и сегодня надолго не расстаюсь. Методизм сам по себе, конечно, представляет прекрасные образцы религиозной поэзии – гимны Джона Уэсли.

Религиозная жизнь в Грэнтеме была очень активной и, задолго до христианского экуменизма, очень соревновательной. У нас было три методистских часовни, англиканская церковь Святого Вульфрама (согласно местной легенде, шестая по высоте колокольня в Англии) и римская католическая церковь прямо напротив нашего дома. С точки зрения ребенка, католикам жилось веселее всех. Я завидовала юным католичкам, готовившимся к первому причастию, одетым в белые, украшенные ленточками платья и несущим корзинки цветов. Методисты одевались значительно проще, и, если бы я надела платье с лентами, старый прихожанин покачал бы головой и предостерег: «Первый шаг к Риму!»

Однако даже без ленточек методизм был далек от строгости. В нем большое значение придается социальному аспекту религии и музыке, что давало мне много возможностей наслаждаться жизнью, даже если это выглядело довольно торжественно. Наши друзья из церкви часто приходили к нам на ужин воскресным вечером или мы навещали их. Мне всегда нравились разговоры взрослых, которые не ограничивались религией или событиями в Грэнтеме, а касались и национальной, и международной политики. И одним из последствий сдержанности методизма было то, что методисты были склонны уделять больше времени и внимания еде. «Держать хороший стол» было расхожей фразой, и многие общественные события включали в программу званый чай или ужин; не были исключением и церковные мероприятия.

Больше всего, признаюсь, мне нравилась музыкальная сторона методизма. Мы пели специальные гимны по случаю годовщины воскресной школы. Я всегда с нетерпением ждала рождественского богослужения в женской школе «Кестивен и Грэнтем» – и даже многодневных репетиций, ему предшествующих. В нашей церкви был великолепный хор. Каждый год мы исполняли ораторию: «Мессию» Генделя, «Творение» Гайдна или «Илию» Мендельссона. Мы приглашали профессиональных певцов из Лондона исполнять наиболее сложные сольные партии. Но наибольшее впечатление на меня производило скрытое богатство музыкального таланта, поддерживаемое серьезным обучением и практикой. Моя семья также принадлежала к музыкальному обществу, и три или четыре раза в год организовывались концерты камерной музыки.

Мы были музыкальной семьей. С пяти лет я обучалась игре на фортепиано, моя мать тоже играла. На самом деле я оказалась довольно одаренной, и мне повезло найти отличных учителей и завоевать несколько призов на местных музыкальных фестивалях. Фортепиано, на котором я обучалась, сделал мой двоюродный дедушка Джон Робертс, живший в Нортэмптоне. Он же делал и церковные органы. Когда мне было десять, я навестила его и была потрясена тем, что он позволил мне поиграть на одном из двух органов, которые он строил в здании, похожем на глухой амбар, в своем саду. К сожалению, в шестнадцать лет я решила прекратить обучение музыке из-за нехватки времени – я тогда готовилась к поступлению в университет, и я до сих пор жалею, что никогда не вернулась к музыке. В детстве же, однако, я играла дома на фортепиано, когда мой отец (обладатель хорошего баса) и мать (контральто) и иногда друзья семьи пели старые любимые песни – «Священный город», «Потерянный аккорд», арии Гилберта и Салливана и пр.

Моим сильнейшим впечатлением в ранние годы было, должно быть, посещение Лондона в двенадцатилетнем возрасте. В сопровождении друга моей матери я прибыла на поезде на станцию Кингс Кросс, где меня встретили реверенд Скиннер и его жена, друзья нашей семьи, которые должны были обо мне позаботиться. Лондон меня ошеломил: станция Кингс Кросс сама по себе была гигантской суматошной пещерой, остальной город был ослепительной торговой столицей империи. Впервые в жизни я увидела людей из других стран, некоторых – в национальных костюмах Индии и Африки. Сама громкость транспортного и пешеходного движения будоражила, все, казалось, было заряжено электричеством. Лондонские здания впечатляли по другой причине; почерневшие от копоти, они обладали мрачным величием, постоянно напоминавшим, что я нахожусь в центре мира.