Вернер фон Сименс - Как я изобретал мир

Улицы Берлина непрерывно заполнялись взволнованными людьми, делившимися друг с другом сильно преувеличенными слухами о распространении революции в Германии и повсюду внимавшими импровизированным народным ораторам, распространявшим эти слухи и подстрекавшим к подобным же действиям. Полиция, казалось, исчезла из города, а военных, всегда верно исполнявших свой долг, почти не было заметно. Затем пришла потрясающая весть о победе революции в Дрездене и Вене, вслед за тем – о расстреле часовых перед зданием банка и, наконец, о недоразумении на Дворцовой площади Берлина. Это заставило даже спокойных горожан, создавших гражданскую гвардию и взявших на себя охрану порядка в городе, перейти на сторону революционеров. Я наблюдал из своего окна, как такой отряд гражданской гвардии в большом волнении возвратился с Дворцовой площади, побросав на площади перед Ангальтскими воротами свои кушаки и жезлы с криками: «Предательство! Военные стреляли в нас!» Через пару часов на улицах выросли баррикады, на военные патрули нападали и частично захватывали их, а бои с гарнизоном, по большей части оборонявшимся и без исключения хранившим верность флагу, быстро распространились на большую часть города.

Я сам в то время находился в специальной комиссии, пребывая без связи с регулярными войсками, и с замирающим сердцем ждал окончания злосчастной борьбы. Она завершилась утром с появлением манифеста короля, восстановившего мир.

Дабы выразить королю благодарность за данный манифест, утром 19 марта на Дворцовую площадь потянулись горожане. Я не мог больше оставаться дома и, переодетый в гражданскую одежду, присоединился к толпе. Вся площадь была заполнена ликующим народом, со всех сторон приветствующим королевский манифест. Но вскоре картина изменилась. Появились длинные процессии, несшие на площадь погибших горожан, чтобы, как говорилось, король мог воочию убедиться, какие бесчинства совершили его солдаты. На балконе дворца разыгралась ужасная сцена, королева упала в обморок при виде груды окровавленных мертвецов, сложенных народом у ее ног. Между тем прибывали все новые процессии с павшими, и когда появившийся король не выдержал криков, возбужденная толпа приготовилась взять штурмом дворцовые ворота, дабы предъявить королю и этих мертвых.

Из письма Вернера Вильгельму, 11.03.1848

…Да здравствует Франция! Так воскликнул бы я от всего сердца, если бы имел счастье и душой относиться к пролетариям!

Но не беда, мы делаем огромные успехи. Такое движение умов, такое стремление к уничтожению всех недостойных оков и преград должно принести хорошие плоды! Хотя на севере Германии борьба ужесточается. Здесь еще слишком сильны флегма и безучастность, но пресса, ставшая свободной уже в половине Германии, сделает свое дело!..

Это был критический момент; во дворе дворца, охраняемого одним батальоном, неминуемо должна была разгореться новая стычка, исход которой был сомнителен, ибо оставшиеся военные части по королевскому приказу покинули город. И тут явился спаситель в лице молодого князя Лихновского [82]. Взобравшись на установленный в центре двора стол, он обратился к толпе, громко и отчетливо произнеся: «Его величество король в своей милости и великодушии положил конец борьбе, отозвав все войска и полностью доверившись защите горожан. Все требования удовлетворены, можно спокойно расходиться по домам!» Речь явно произвела впечатление. На вопрос из толпы, действительно ли удовлетворены все требования, он ответил: «О да, все, господа!» «И про курение?» – раздался другой голос. «Да, и о курении тоже», – был ответ. «И в Тиргартене тоже?» – спросил еще один. «Да, и в Тиргартене тоже дозволяется курить, господа». Это переломило ситуацию. «Ну, тогда можно и по домам», – послышалось отовсюду, и через некоторое время толпа в радостном настроении покинула площадь. Присутствие духа, с которым молодой князь, должно быть, под собственную ответственность, выдал разрешение на свободное курение на улицах города и в Тиргартене, скорее всего, предотвратило тяжкие дальнейшие последствия.

Из письма Вернера Вильгельму, 20.03.1848

Дорогой брат, спешу передать тебе мой первый привет из свободной страны! Боже мой, какие изменения за последние два дня! Два случайных выстрела на Дворцовой площади в одно мгновение продвинули Германию на век вперед! Перед моими окнами как раз идет создание гражданской гвардии нашего района. Последние военные части под похоронную музыку, таково требование народа, покидают город. Это была ужасная и одновременно прекрасная ночь! Ясная, полная луна в окружении сияющего ореола, все окна ярко освещены там, где не свирепствовали бои. На улицах ни одного печального или боязливого лица, только необычайная серьезность в чертах всех людей, не исключая женщин, в сочетании с боевым задором и присущим берлинцам даже в серьезнейших вещах юмором. Брат, в ту ужасную ночь я торжественно попросил прощения у берлинцев за то плохое мнение, что имел о них до сих пор! Со слезами на глазах я слушал здравую логику низших классов и уверился в том, что ни один народ так не созрел для свободы. Надо было видеть, как храбро все устремлялись вслед, заслышав призыв: «Они идут – вперед, братья!» «Если бы только у нас было оружие, – слышалось вокруг, – то все бы скоро закончилось, но и без него мы победим!» И только подумай, за все время революции не разбито ни одного фонаря, не тронуто ни клочка частной собственности! Все дома стояли открытыми, толпа ходила по лестницам взад и вперед, и ни одна вещь не пропала. Как тут не возгордиться, что принадлежишь немецкой нации?..

На меня эта сцена на Дворцовой площади произвела неизгладимое впечатление. Она наглядно показала опасную нерешительность возбужденной людской толпы и непредсказуемость ее действий. С другой стороны, она также научила меня, что, как правило, народные массы приводят в движение не великие, важные вопросы, а мелкие жалобы, долгое время воспринимаемые каждым как угнетение. Запрет на курение на городских улицах, и в частности в Тиргартене, сопровождаемый постоянными маленькими войнами с жандармами и патрульными, на деле оказался единственной жалобой, действительно понятой большей частью населения Берлина; за ее удовлетворение оно на самом деле и боролось.

С победой революции в Берлине поначалу прекратилась любая серьезная деятельность. Вся правительственная машина, казалось, замерла. Также и телеграфная комиссия просто-напросто прекратила свое существование без ликвидации или хотя бы временной приостановки. Только благодаря энергии моего друга Гальске наша мастерская спокойно продолжала работу и в течение всего последующего тяжелого времени производила телеграфные аппараты, даже совершенно не имея заказов. Лично я очутился в затруднительном положении, так как моя служебная деятельность прекратилась, не получив иного приложения; мне не оставалось ничего другого, как просить отставки, хотя повсюду говорилось о надвигающейся войне.