Лилли Маркоу - Сталин. Личная жизнь

С началом нового, 1895 учебного года он тем не менее получает статус «полного пансионера» [16] Фонд 558, опись 4, дело 23. . Жизнь в стенах семинарии была для него не очень радостной: кормили там плохо, а спали учащиеся по 20–30 человек в комнате, причем под постоянным надзором. Подобное добровольное заточение, чем-то напоминающее пребывание в тюрьме, казалось ему почти невыносимым. Узкая форменная одежда семинариста его раздражала. Он демонстративно показывал свое нежелание подчиняться существующим порядкам и вел себя все более и более строптиво. Подъем в семь часов, утренняя молитва, завтрак, занятия до двух часов, обед в три часа, перекличка в пять часов, вечерняя молитва, чай, самостоятельные занятия, отбой в десять часов [17] См. вышеупомянутую книгу Роберта Такера, с. 70. . Такой – строго расписанный и монотонный – образ жизни навсегда выработал у него аллергию к жесткому распорядку дня.

Учебные дисциплины, которые он должен был изучать, не пробуждали в нем ни любопытства, ни жажды знаний: богословие, священное писание, литература, математика, история, древнегреческий и латинский языки. По воскресеньям и праздничным дням ему приходилось участвовать в религиозных церемониях, длившихся часами. Нескончаемые наказания постоянно выводили его из душевного равновесия. Между этим – все более и более строптивым – учащимся и руководством семинарии, пытающимся усмирить его и заставить выполнять свои требования, сложились очень напряженные отношения. Неподчинение стало нормой его поведения.

Юный Иосиф страстно любил читать, но отнюдь не религиозные книги. С самого начала своей учебы в семинарии он интересовался исключительно произведениями светского характера, не включенными в программу обучения в семинарии. Он прочел – в упрощенном варианте – произведения Галилея, Коперника, Дарвина. Из истории наибольший интерес у него вызвала Парижская коммуна. Он с удовольствием читал также классическую русскую литературу – произведения Пушкина, Лермонтова, Добролюбова, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Чехова. «Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с ней не расставался даже во время еды», – вспоминает Глурджидзе, один из его товарищей по семинарии. «Я не однажды отбирал у него ночью книгу и тушил свечу», – вспоминает другой его товарищ – Иремашвили. Новые сферы интереса юного Джугашвили еще больше отдаляли его от программы обучения в семинарии [18] См. вышеупомянутые воспоминания Сергея Аллилуева (фонд 558, опись 4, дело 668) и вышеупомянутые воспоминания Петра Капанадзе (фонд 558, опись 4, дело 665). . В кондуитном журнале семинарии скрупулезно зафиксировано, какую именно нежелательную литературу читал Сосо. Тридцатого ноября 1896 года надзиратель сделал следующую запись: «Джугашвили […] оказывается, имеет абонементный лист “Дешевой библиотеки”, книгами из которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него сочинение В. Гюго “Труженики моря”». Возле этой записи пометка: «Наказать продолжительным карцером. Мною был уже предупрежден по поводу посторонней книги – “93-й год” В. Гюго». Третьего марта 1897 года у Сосо забирают книгу Летурно «Литературное развитие различных племен и народов», и его опять сурово наказывают – надолго сажают в карцер [19] Кондуитный журнал за 1896–1897 гг. (фонд 558, опись 4, дело 32). .

Монахи следили за учащимися и за тем, что те читают, рылись в их карманах, подслушивали их разговоры, стоя за дверью, и тут же доносили о малейших нарушениях. Неповиновение юного Сосо вовсе не было в истории семинарии исключительным явлением. Начиная с 60-х годов XIX века очень многие учащиеся исключались из учебных заведений Тифлиса по политическим причинам. В 1885 году Сильвестр Джибладзе – бывший учащийся, исключенный из семинарии, – ударил ректора, сказавшего про грузинский язык, что это «язык для собак». Если Сосо не «бунтовал» из-за подобных лингвистических вопросов (он говорил по-русски в совершенстве, хотя и с сильным грузинским акцентом, избавиться от которого – к своему превеликому сожалению – он так никогда и не смог), то его однокашники – которые были немного постарше его – очень болезненно пережили ущемление их национального языка. В 1890 и 1893 годах случились вспышки недовольства, переросшие в забастовки. Местные власти закрыли семинарию на один месяц и исключили из нее восемьдесят семь учащихся, из которых двадцати трем запретили находиться в Тифлисе [20] См. вышеупомянутую книгу Роберта Такера, с. 71. . В их число попал бывший товарищ Сосо по Горийскому духовному училищу Ладо Кецховели, который был на три года старше Сосо и который сыграл ключевую роль в приобщении его к политической деятельности. Таким образом, молодой Джугашвили выражал свой личный протест на общем мятежном фоне.

В этот нелегкий период его жизни, когда он искал, по какому пути пойти, он написал на грузинском языке стихи и опубликовал их в 1895 году под псевдонимом «Сосело» в крупной грузинской газете «Иверия». Стихи эти, представлявшие собой сочетание народного романтизма и патриотических мотивов, воспевали главным образом природу и выражали сожаление по поводу тяжелой жизни крестьян. В стихотворении «Утро» («Раскрылся розовый бутон») [21] Стихотворение «Утро» («Раскрылся розовый бутон») было опубликовано 14 июня 1895 года; «Луне» – 22 сентября 1895 года; «Когда луна своим сияньем…» – 11 октября 1895 года; «Рафаэлу Эристави» – 24 октября 1895 года; «Ходил он от дома к дому…» – 25 декабря 1895 года; «Старец Ниника» – 28 июля 1896 года. См. перевод этих стихотворений на русский язык (фонд 558, опись 4, дело 600). он пишет:

В июле 1896 года он, завершая свой творческий путь в качестве подающего надежды молодого поэта, публикует в газете «Квали» стихотворение «Старец Ниника».

После этого он присоединился к другим учащимся, решившим создать подпольный кружок молодых социалистов. В этот бурный период жизни Сосо его характер постепенно изменялся: из юного весельчака с душой нараспашку и с кипучей энергией он превращался во все более замкнутого, сдержанного и недоверчивого молодого человека. Тем самым он трансформировался в личность, о которой впоследствии станут говорить, что он уже в то время видел себя выдающимся руководителем, но еще не знал, против кого ему следует направить свою бунтарскую энергию. Наладить с ним отношения было нелегко. Может, потому, что он с самого начала пытался позиционировать себя в качестве лидера – кем-то вроде Кобы, о котором он читал, будучи еще подростком? Если в том или ином студенческом кружке его не избирали руководителем, он тут же организовывал другой кружок, чтобы быть в нем главным. В донесениях, относящихся к последнему году его обучения в семинарии – 1898–1899 учебному году, – он фигурировал как неисправимый возмутитель спокойствия. В частности, 28 сентября 1898 года надзиратель заметил в столовой группу учащихся, собравшихся вокруг Джугашвили. Он им что-то читал. Когда надзиратель подошел к ним, Джугашвили попытался спрятать исписанный им листок и лишь после настоятельного требования надзирателя отдал его. Выяснилось, что Джугашвили читал книги, запрещенные руководством семинарии, делал из них выписки и затем зачитывал их другим учащимся [22] Фонд 558, опись 4, дело 53. .