Уолтер Айзексон - Леонардо да Винчи

Мысль о том, что можно изобразить “умственные движения”, не была каким-то новым понятием. Плиний Старший восхвалял живописца IV века до н. э. Аристида Фиванского, говоря, что он “самым первым начал выражать в живописи нрав и передавать чувства человека…а также душевные смятения” 42 . Альберти в трактате “О живописи” подчеркивал важность этой идеи четкой и лаконичной фразой: “Движения души узнаются по движениям тела” 43 .

На Леонардо сильно повлияла книга Альберти, и он сам неоднократно повторял это наставление в собственных записных книжках. “Хороший живописец должен уметь писать две вещи: человека и представления его души, – писал он. – Первое легко, второе трудно, так как оно должно быть изображено жестами и движениями” 44 . Он развивал эту мысль и более подробно, делая заметки для задуманного собственного трактата о живописи: “Нужно проследить жесты в зависимости от тех состояний, которые случаются с человеком… Движения должны быть вестниками движений души того, кто их производит… Картины или написанные фигуры должны быть сделаны так, чтобы зрители их могли с легкостью распознавать состояние их души по их позе… Фигура не достойна похвалы, если она, насколько это только возможно, не выражает жестами страстей своей души” 45 .

Стремление Леонардо точно изображать внешние проявления внутренних человеческих порывов в итоге станет его главным стимулом не только в творчестве, но и в занятиях анатомией. Ему непременно хотелось узнать, какие нервы связаны с головным мозгом, а какие – со спинным, какие мышцы они приводят в движение, какие именно лицевые движения связаны с другими. Он даже попытается, рассекая человеческий мозг, угадать, где именно происходит встреча чувственного восприятия, эмоций и движения. К концу творческого пути попытки понять, как именно человеческий мозг и нервы преобразуют чувства в телесные движения, превратятся в какое-то наваждение. Зато он заставит “Мону Лизу” улыбнуться.

Возможно, Леонардо так упорно стремился изображать человеческие чувства еще и потому, что сам боролся с внутренним смятением. Быть может, неспособность закончить работу над “Поклонением волхвов” и “Святым Иеронимом” была как-то связана с меланхолией или унынием, напавшими на него, а затем вызвала новые приступы отчаяния. Начиная примерно с 1480 года, записные книжки Леонардо явно свидетельствуют о его мрачном настроении, порой даже о мучительной тоске. На листе с рисунками, изображающими водяные и солнечные часы, он оставил горестное замечание, в котором сквозит грустная мысль о недоделанной работе: “У нас нет недостатка в приборах, измеряющих жалкие наши дни, которые лучше было бы не расточать попусту, не оставляя никакой памяти в умах людей” 46 . Он начинал писать одну и ту же фразу всякий раз, когда ему нужно было найти новый наконечник пера или просто ненадолго убить время: “Скажи мне, сделано ли что-нибудь… Скажи мне… Скажи мне” 47 . А однажды он излил на бумагу страдальческий вопль: “Я-то думал, что учусь жить, а оказывается, все это время учился умирать” 48 .

А еще в его дневниках того периода появляются цитаты из чужих высказываний, которые Леонардо почему-то захотелось записать. Одна – строчка из стихов друга, который посвятил ему очень личное стихотворение. “Леонардо, что тебя гнетет?” – вопрошал друг 49 . На другой странице – слова некоего Иоганна: “Нет великого дара без великой муки. Наша слава и наши победы проходят” 50 . На том же листе переписаны две терцины из “Ада” Данте:

Вот что приводило его в отчаяние: пока он, как ему казалось, прозябал в лени и дремал на пуху, обещая не оставить после себя более долговечных следов, чем дым в эфире, его соперники уже добились громкого успеха. Боттичелли, явно не страдавший от неспособности сдавать заказчикам в срок готовые работы, уже стал любимым живописцем Медичи и был ими обласкан. Ему заказали еще две большие картины – “Весну” и “Палладу и кентавра”. В 1478 году Боттичелли создал масштабную фреску, клеймившую заговорщиков, которые убили Джулиано Медичи и ранили его брата Лоренцо. Годом позже, когда схватили последнего участника заговора, Бернардо Барончелли, Леонардо явился на его казнь, старательно зарисовал его тело, висящее в петле, и записал возле рисунка некоторые подробности (илл. 20), как будто надеялся получить заказ на новую фреску, которая стала бы продолжением первой. Но Медичи поручили эту работу другому художнику. В 1481 году, когда папа Сикст IV пожелал украсить фресками Сикстинскую капеллу и позвал в Рим выдающихся живописцев из Флоренции и других городов, Боттичелли снова попал в число избранных. Леонардо приглашения не получил.

Когда Леонардо приближался к порогу тридцатилетия, его талант уже созрел и окреп, но наглядных доказательств тому было на удивление мало. Единственными его художественными достижениями, на которые могла полюбоваться публика, оставались несколько блестящих, но второстепенных дополнений к картинам Верроккьо, два-три молитвенных образа мадонны, которые трудно было отличить от остальных мадонн, вышедших из той же мастерской, портрет молодой женщины, так и не переданный заказчику, и два незаконченных и недоношенных шедевра.

“Если человек там достаточно научился и мечтает не только о том, чтобы жить день за днем наподобие скотины, и если он хочет разбогатеть, он должен уехать из Флоренции, – писал Вазари. – Ибо Флоренция со своими художниками делает то же, что время со своими творениями: создав их, оно постепенно разрушает и уничтожает их” 52 . Итак, пора было уезжать. Леонардо ощущал, что медленно гибнет здесь, его ум точила тревога, одолевали фантазии и страхи. Все это вылилось в желание покинуть Флоренцию, и вскоре он напишет письмо человеку, в котором надеялся обрести своего покровителя.

В 1482 году, когда Леонардо да Винчи исполнилось тридцать лет, он уехал из Флоренции в Милан, где ему предстояло прожить следующие семнадцать лет. Вместе с ним отправился Аталанте Мильоротти, теперь уже пятнадцатилетний. Это был начинающий музыкант, который выучился у Леонардо играть на лире и стал одним из тех многочисленных молодых людей, что в разные годы входили в тесный круг его товарищей, учеников и домочадцев 1 . В дневнике Леонардо отметил, что они проделали путь длиной в 180 миль [290 километров], что довольно точно: он как раз изобрел прибор вроде одометра, который измерял расстояние, подсчитывая количество оборотов, совершенных колесом повозки, и вполне возможно, что в этой поездке он испытал прибор в действии. Путешествие заняло около недели.