Тревор Ной - Бесцветный

До того дня я никогда не видел, чтобы люди были вместе и одновременно не вместе. Чтобы они находились на одной территории, но предпочитали никоим образом не водить компанию с «другими». Я мгновенно увидел, почувствовал, как появились границы. Группы передвигались разноцветными лоскутами по двору, вверх по лестнице, вниз по коридору. Это было сумасшествием.

Я посмотрел на белых детей, с которыми познакомился утром. Десять минут назад я думал, что оказался в школе, где они были большинством. Теперь я понимал, как мало их было на самом деле по сравнению со всеми остальными.

Я неловко стоял в одиночестве на «нейтральной полосе» посреди игровой площадки, и меня спас только мальчик-индиец из моего класса, парень по имени Тисан Пиллау. Тисан был одним из немногих индийских детей в школе, так что он сразу заметил меня, еще одного очевидного аутсайдера. Он подбежал знакомиться: «Привет, еще одна аномалия! Ты из моего класса. Кто ты? Расскажи о себе». Мы начали болтать и быстро сдружились. Он взял меня под крыло, словно Ловкий Плут растерявшегося Оливера.

Во время разговора выяснилось, что я говорю на нескольких африканских языках, и Тисан решил, что цветной ребенок, говорящий на языках черных, – очень занимательный фокус. Он подвел меня к группе черных детей. «Скажите что-нибудь, – попросил он их, – а он продемонстрирует, что понимает вас». Один ребенок сказал что-то на зулу, и я ответил ему на зулу. Это было принято на ура. Другой ребенок сказал что-то на коса, я ответил ему на коса. Все снова пришли в восторг. Всю оставшуюся перемену Тисан подводил меня к разным группам черных детей на детской площадке. «Покажи им свой фокус. Покажи этот фокус с языком».

Черные дети были в восторге. В ЮАР редко можно было найти белого или цветного человека, который говорил бы на африканских языках. Во время апартеида их всегда учили, что на их языках говорят только они сами. Поэтому то, что я говорил на африканских языках, тут же сделало меня популярным у черных детей.

– Почему ты говоришь на наших языках? – спрашивали они.

– Потому что я черный, как вы, – отвечал я.

– Ты не черный.

– Я черный.

– Нет, не черный. Ты разве себя не видел?

Сначала они были смущены. Из-за цвета моей кожи они решили, что я – цветной, который скатился вниз. Но то, что я говорю на одних с ними языках, означало, что мы принадлежим одному племени. Им понадобилась всего минута, чтобы так решить. Мне тоже понадобилась минута.

В какой-то момент я повернулся к одному из них и сказал: «Эй, а как так получилось, ребята, что я не видел ни одного из вас на своих уроках?» Оказалось, что они из класса «Б», который оказался также черным классом. В тот же день я вернулся в класс «А», а к концу дня выяснил, что это не для меня. Неожиданно я понял, кто был моим народом, и я хотел быть с ними. Я пошел поговорить со школьным методистом.

– Я хочу перейти в другой класс, – сказал я ей, – я хочу перейти в класс «Б».

Она пришла в замешательство.

– О, нет, – сказала она, – не думаю, что ты этого хочешь.

– Почему нет?

– Потому что эти дети… ну, ты знаешь.

– Нет, я не знаю. Что вы имеете в виду?

– Послушай, – сказала она, – ты умный ребенок. Ты не захочешь учиться в этом классе.

– Но разве классы не одинаковые? Английский – это английский. Математика – математика.

– Да, но тот класс… те дети потянут тебя назад. Ты ведь хочешь быть в сильном классе.

– Но в классе «Б» обязательно должны быть умные дети.

– Нет.

– Но там все мои друзья.

– Ты не захочешь дружить с теми детьми.

– Захочу.

Мы препирались. Наконец, она строго предупредила меня.

– Ты точно понимаешь, как это повлияет на твое будущее? Ты точно осознаешь, от чего ты отказываешься? Это на всю оставшуюся жизнь повлияет на те возможности, которые откроются перед тобой.

– Я воспользуюсь этой возможностью.

Я перешел в класс «Б», где учились черные дети. Я решил, что лучше буду держаться позади с людьми, которые мне нравятся, чем двигаться вперед с людьми, которых не знаю.

Пребывание в «Эйч-Эй-Джеке» заставило меня осознать, что я – черный. До той перемены мне никогда не приходилось выбирать, но когда я был вынужден сделать выбор, я выбрал черных. Мир смотрел на меня как на цветного, но я не тратил жизнь на рассматривание себя. Я тратил жизнь на рассматривание других людей. Я видел себя как одного из окружающих, а люди вокруг меня были черными. Мои двоюродные брат и сестра были черными, мама была черной, бабушка была черной. Я вырос черным. Так как у меня был белый отец, я ходил в «белую» воскресную школу, общался с белыми детьми, но я не был целым с белыми детьми. Я не был членом их племени. А черные дети приняли меня. «Давай, – сказали они, – пошли с нами». С черными детьми мне не приходилось что-то из себя строить. С черными детьми я просто был собой.

ДО АПАРТЕИДА ЛЮБОГО ЧЕРНОГО, ПОЛУЧИВШЕГО ШКОЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ, учили, скорее всего, европейские миссионеры, иностранцы-энтузиасты, желающие обратить в христианство и европеизировать местное население. В школах при миссиях черные люди изучали английский язык, европейскую литературу, медицину, закон. Неслучайно почти каждый черный лидер движения против апартеида, от Нельсона Манделы до Стива Бико, учился у миссионеров. Образованный человек – свободный человек или, по крайней мере, человек, который желает свободы.

Единственным способом заставить режим апартеида работать являлась парализация черного ума. Во время апартеида правительство построило то, что стало известно как школы банту. В школах банту не изучали науки, историю, граждановедение. Там учили счету и сельскому хозяйству: как сосчитать картофель, как мостить дороги, как рубить дрова, обрабатывать землю. «Банту бесполезно учить истории и науке, потому что он примитивен, – говорило правительство. – Это только собьет его с толку, покажет ему пастбища, на которых он не имеет права пастись». Надо отдать им должное, они попросту говорили правду. Кто дает образование рабу? Зачем учить кого-то латыни, если его единственное предназначение – копать ямы в земле?

Школам при миссиях приказали придерживаться нового учебного плана или закрываться. Большинство из них закрылось, и черные дети были вынуждены ходить в переполненные классы обветшалых школ, часто с почти неграмотными учителями. Нашим родителям, бабушкам и дедушкам устраивали небольшие уроки с чтением нараспев, примерно, как вы учите дошкольника формам и цветам. Мой дедушка пел песни и смеялся над тем, какие они глупые. Дважды два четыре. Трижды два шесть. Ля-ля-ля-ля-ля. Мы говорим о том, что так учили подростков в течение поколений.

То, что происходило с образованием в ЮАР, со школами при миссиях и школами банту, дает возможность четко сравнить две группы белых, которые были нашими угнетателями, – британцев и африканеров. Разница между британским расизмом и расизмом африканеров заключалась в том, что британцы хотя бы давали аборигенам то, к чему стремиться. Если они могли научиться говорить на правильном английском и одеваться в соответствующую одежду, если они могли англизироваться и вести себя культурно, то когда-нибудь их могли принять в обществе. Африканеры никогда не давали нам такой возможности. Британский расизм говорил: «Если обезьяна может ходить, как человек, и говорить, как человек, возможно, она является человеком». Расизм африканеров говорил: «Зачем давать обезьяне книгу?»