Тревор Ной - Бесцветный

Когда Британская империя пала, африканеры выступили с протестами и потребовали признать ЮАР их полноправным наследием. Правительство понимало: для того, чтобы сохранить власть вопреки увеличивающемуся и беспокойному черному большинству страны, ему нужен более новый и продуманный инструментарий. Была создана официальная комиссия, путешествующая и изучающая узаконенный расизм во всем мире. Они были в Австралии. Были в Нидерландах. Были в Америке. Они видели, что работает, а что нет. Затем они вернулись и опубликовали доклад, а правительство использовало эти сведения для построения самой передовой системы расового угнетения, известной человеку.

Апартеид был полицейским режимом, системой надзора и законами, созданными специально для того, чтобы держать темнокожих людей под полным контролем. Полный текст этих законов занял бы более трех тысяч страниц и весил бы примерно четыре с половиной килограмма, но их общую направленность без труда понял бы любой американец. В Америке было насильственное перемещение аборигенов в резервации в сочетании с рабством, за которым последовала сегрегация. Представьте, что все три эти вещи происходят одновременно с одной и той же группой людей. Это был апартеид.

Я рос в ЮАР во время апартеида, и это было трудно, потому что я рос в смешанной семье, где «смешанным» был я один. Мама была черной, а папа – белым. Если быть точным – немецкоязычным швейцарцем, то есть абсолютно белым швейцарцем. Во время апартеида одним из худших преступлений, которые вы могли бы совершить, была сексуальная связь с человеком другой расы. Незачем и говорить, что мои родители совершили это преступление.

В любом обществе, построенном на узаконенном расизме, смешение рас не просто ставит под сомнение справедливость системы. Оно разоблачает систему как нестабильную и внутренне противоречивую. Ведь смешение рас доказывает, что расы могут смешиваться, а во многих случаях – хотят смешиваться. Стало быть, если «смешанный» человек воплощает собой вызов системе, то смешение рас становится преступлением страшнее, чем государственная измена.

Люди – это люди, секс – это секс, так что этот запрет никогда никого не останавливал. Через девять месяцев после того, как голландские суда причалили к берегу в Столовой бухте, в Южной Африке появились дети-мулаты. Как и в Америке, здешние колонисты смогли завоевать сердца аборигенок – это часто удается колонистам.

В отличие от Америки, где каждый, в жилах которого была хоть капля черной крови, автоматически становился черным, в Южной Африке мулаты классифицировались как отдельная группа: не белые и не черные, а то, что мы называем «цветные». Цветные, черные, белые и индийцы должны были встать на учет в правительстве в соответствии с расой. На основе этой классификации миллионы людей были изгнаны из своих домов и перемещены. Индийские районы были изолированы от «цветных» районов, которые были изолированы от «черных» районов – и все они были изолированы от «белых» районов и отделены друг от друга буферными зонами голой земли. Были приняты законы, запрещавшие секс между европейцами и местными жителями. Несколько позже эти законы были исправлены: секс запретили между белыми и – всеми не белыми.

Между тем люди – это люди, секс – это секс. Так что правительству пришлось приложить невероятные усилия, чтобы претворить в жизнь эти новые законы. Наказанием за их нарушение были пять лет тюремного срока.

Были созданы целые отряды полиции, чьей единственной работой было ходить по окрестностям и заглядывать в окна. Разумеется, этим занимались только лучшие полицейские. И если парочка представителей разных рас была поймана, помочь им мог только бог. Полиция вышибала дверь, вытаскивала их из дома, била и арестовывала. По крайней мере, так они поступали с черными. Что касается белых, это, скорее, было так: «Слушай, ты просто скажешь, что был пьян, но больше так не делай, ладно? Ну, бывай». Именно так это происходило с белым мужчиной и черной женщиной. Черному мужчине, пойманному на занятии сексом с белой женщиной, еще очень везло, если его не обвиняли в изнасиловании.

Если спросить мою маму, представляла ли она себе, что значит иметь ребенка-мулата при апартеиде, она ответит, что нет. Когда она хотела что-то сделать, то придумывала способ это сделать, а потом делала. Она обладала той степенью бесстрашия, которую необходимо иметь, чтобы предпринимать что-либо из того, что делала она. Если вы задумаетесь о последствиях, то никогда ничего не сделаете.

И все же это было безумным, опрометчивым поступком. В миллионе случаев нам просто везло оставаться незамеченными, пока мы поступали так, как поступали.

Во время апартеида, если ты был черным мужчиной, ты работал на ферме, на заводе или в шахте. Если женщиной – на фабрике или домработницей. В общем-то, это были единственные варианты. Мама не хотела работать на фабрике, а готовила она ужасно и никогда бы не стала терпеть, чтобы какая-нибудь белая леди указывала ей, что она должна делать весь день. Так что, в соответствии со своим характером, она нашла вариант, который не входил в предложенные ей: она пошла на курсы секретарей, училась машинописи.

В те времена черная женщина, учившаяся печатать на машинке, была кем-то вроде слепого, который учится водить автомобиль. Это великолепная попытка, только тебя вряд ли когда-нибудь вызовут, чтобы выполнить задание. По закону офисная работа и квалифицированный труд были предназначены для белых. Черные не работали в офисах. Но мама была мятежницей.

К счастью для нее, ее мятеж случился в подходящий момент. В начале 1980-х годов правительство ЮАР начало проводить незначительные реформы, стремясь заглушить международный протест относительно преступлений и нарушений прав человека режимом апартеида. Среди этих реформ был ограниченный наем черных работников на низшие офисные должности. Например, машинисток. Через агентство по трудоустройству она устроилась на работу секретарем в «ICI» [2] ICI (Imperial Chemical Industries) – была британской химической компанией со штаб-квартирой в Лондоне (прим. ред. ). , мультинациональную компанию в Брамфонтейне, пригороде Йоханнесбурга.

Если спросить мою маму, представляла ли она себе, что значит иметь ребенка-мулата при апартеиде, она ответит, что нет. Когда она хотела что-то сделать, то придумывала способ это сделать, а потом делала. Если вы задумаетесь о последствиях, то никогда ничего не сделаете.

Когда мама начала работать, она все еще жила с моей бабушкой в Соуэто, тауншипе, куда правительство переселило мою семью за несколько десятилетий до этого. Но дома мама не была счастлива, и, когда ей исполнилось 21, она ушла, чтобы жить в центре Йоханнесбурга. Была только одна проблема: черные не могли жить там законно.