Генрих Крамер - Молот ведьм

После Тридцатилетней войны разоренные мелкие германские владетельные особы видели в процессах против ведьм средство улучшить свое положение, и приводимые старым писателем Горстом слова о том, как в Линдгейме судья Гейс доказывал владетелю города, как много пользы он извлечет из преследований ведьм, являются прекрасной иллюстрацией положения мелких рыцарей Германии после страшной Тридцатилетней войны. Гейс говорил убежденно и мог сослаться на собственную практику: из его отчетов было видно, что он во время арестов виновных в ведовстве собрал наличными деньгами 188 талеров. В Эсменгене процессы против ведьм в 1662–1663 гг. потребовали расхода в 2300 гульденов, а чистый барыш достиг 1045 гульденов. Инквизитор «рвал на себе волосы» вследствие этих больших расходов, но, по-видимому, сократить их было невозможно: юридическим факультетам Страсбурга, Тюбингена и Гейдельберга пришлось платить за удостоверения, что виновные подлежат именно духовному суду; священникам надо было платить за заботу о душе тех, виновность коих вызывала сомнения. Впрочем, установилась практика – священникам вместо денег выдавать крепкое вино – согласно присказке:

(хорошее вино с пеной пусть-де пьет аббат с приором). В деле выпивки установился полный демократизм, и представители духовенства говорили:

(Пусть пьет крепостной, пусть пьет прислуга, господин и госпожа – выпивать никогда не поздно) [17] См. две интересные книги проф. П. Лемана о Пародии в Средние века, 1923 и 1924 (на нем. яз.). .

Иногда представитель церкви не гнушался ни пивом, ни хлебом.

Все расходы по ведовским процессам покрывались из средств осужденных или просто привлеченных к ответственности ведьм и колдунов . Конфискации подлежало не только недвижимое имущество, но и все движимое, вплоть до предметов первейшей необходимости. Обратно оправданный ничего не получал.

Ввиду обуздания зарвавшихся аппетитов искоренителей нечисти была установлена такса на все виды службы: сожжение оценивалось дороже всего; бичевание розгами считалось легким заработком, доносительство занимало в прейскуранте почетное место, и им занимались упорно и систематически при полном одобрении церкви. Только время от времени, под тяжестью чрезмерных требований доносчиков, их такса уменьшалась, и им обещались не столько земные блага, сколько небесные. Однако на этой почве возникали горячие споры, и лишь страх доносителя очутиться в положении своей жертвы заставлял его идти на уступки.

Иногда ведовское доносительство являлось последним средством лишить человека его имущества: когда иной способ законного грабежа оказывался невозможным, выдвигалось обвинение в ведовстве. Так, монетный мастер еврей Липпольд из Берлина был в 1573 г. обвинен в том, что благодаря ему дела его покровителя курфюрста Иохима идут плохо. Вина Липпольда не была доказана. Тогда его обвинили в колдовстве: имущество и векселя были конфискованы, и он был в 1573 г. сожжен на том самом месте, где ныне высится памятник Лютера в честь религии, любви и милосердия (доктор Аккерман. Miinzmeister Lippold. Франкфурт, 1910).

Доносительство нередко принимало эпидемический и совершенно безумный характер, в особенности при наличии страха у доносителя, что он сам на подозрении у ревнителей религиозной чистоты. Так, некто Труа-Эшель, накануне своего ареста в 1576 г., донес, что он может выдать 300 тыс. ведьм и колдунов. Ему дали возможность подвергнуть игольному уколу поголовно население многих местностей [18] Там, где была «печать дьявола», никакой укол иглой или каким-нибудь другим острым предметом не вызывал ни боли, ни крови. Печать дьявола страховала от всего. Застрахованные места получили особую латинскую характеристику: Sanguis hebet, frigentque effetae in corpore vires (Кровь исчезает в них, дряхлеют силы в теле). . Однако больше трех тысяч преступников Труа-Эшель найти никак не мог. Власти, однако, не стали преследовать даже этих преступников, что, по словам Жана Бодена, было поставлено в вину Екатерине Медичи, тогдашней правительнице

Франции. О ней определенно говорили, что она занимается магией и, следовательно, соучастница тех, которые были отмечены уколом Труа-Эшеля.

Доносительство приняло в Страсбурге такие размеры, что в 1630 г. магистрат опубликовал закон против диффамации путем обвинения в ведовстве. Закон мотивировался тем, что вскоре в Эльзасе не будет ни одного человека, который был бы вне подозрения (Рудольф Рейсс. La Sorcellerie. 1893). Лишь в самых редких случаях доносительство не заканчивалось сожжением виновного; но и тогда оно зачастую доводило жертву до сумасшествия или самоубийства. Так, в 1669 г. на еврейку Гольду, жену Рувима из местечка Трейс, поступил донос, и «ведьма» была арестована. В заключении она томилась несколько месяцев и не выдержала пыток. Гольда созналась, что была проклята дьяволом еще в чреве своей матери, что находилась в связи с подмастерьем-пекарем и намеревалась погубить всю деревню. Безумную Гольду отправили в Марбург для дальнейших расспросов. В Марбурге она была в заточении четыре месяца, а потом была признана умалишенной и отпущена на свободу, причем имущество ее мужа Рувима было своевременно конфисковано и обратно не возвращено.

Характерно, что материальная подкладка процессов во имя чистоты религии была подмечена еще Карлом Великим, который в одном капитулярии от 811 г. обвинял духовенство в том, что оно злоупотребляет дьяволом и адом с целью скопления денег и всяческих материальных благ. Ту же мысль в XVII веке проводит красной нитью в своей книге «Cautio criminalis» (1631), Фридрих Шпе, сам вышедший из иезуитской среды.

«Многие духовные и не духовные лица, – говорит Шпе, – ныне голодают по осуждениям, которые их так обильно кормили жирным супом». Шпе приводит, между прочим, факты шантажа со стороны многих инквизиторов: они сеяли панику среди народа, вызывали перед ним образ самых ужасных демонов, а когда народ, нафанатированный и полный бредовых мыслей, умолял инквизитора приступить к искоренению дьяволов, ему отвечали, что у инквизиции есть обязанности в другом месте и только за уплату определенной суммы отъезд инквизитора может быть временно отсрочен. Эти отсрочки были чрезвычайно кратковременны и каждый раз возобновлялись при условии внесения денег со стороны напуганного населения. Вскоре дьявол стал предметом добывания средств для самых разнообразных слоев.

Калеки, горбуны, прокаженные, слепые, глухие выдавали себя не то за спасенных от еще худшего дьявольского наваждения, не то за его жертвы, и жалостливые сердца одаривали всякими подаяниями несчастных, торговавших своим уродством и болезнями. Толпами народ шел по городам, рассказывая о своих несчастиях, демонстрируя свои недуги и вызывая и жалость, и страх людей, которых бог охраняет от беса. Этих торговцев болезнями сопровождало духовенство, продававшее средства против происков дьявола и его рати. Так, ведовство далеко перешагнуло через залы судебных процессов и вызвало уличную ведовскую профессию, кадры которой вербовались из злостных мошенников и обманутых обманщиков.