Артур Клинов - Минск. Путеводитель по Городу Солнца

Ребенок, родившийся в Городе Солнца

В школе я учился неплохо, хотя посещать ее не очень любил, особенно зимой, осенью и весной. Занятия начинались рано, поэтому просыпаться надо было в семь, и на улице еще стояла темень. Когда я подходил к окну, школа, которая находилась прямо напротив нашего дома, в упор смотрела на меня своими ласковыми желтыми глазами. Мне казалось, в ее взгляде было что-то садистское. Так хотелось вернуться обратно в постель, но квадратные глаза хмурились и говорили: «Не смей! Немедленно одевайся и иди ко мне!» Но случались радостные дни, когда она смотрела, а я мог ей с ехидцей ответить: «А вот и не пойду! У меня справка от врача!» Тогда я наблюдал, как темные фигурки детей из соседних дворов по свежему, выпавшему за ночь снегу плелись к дверям школы, которые время от времени открывались в прямоугольном зевке и проглатывали их в свое оранжевое чрево. В восемь раздавался звонок и все затихало. Только какая-нибудь запоздавшая фигурка бежала, спотыкаясь, по нерастоптанной колее, таща за собой тяжелый ранец. А я забирался обратно в постель и укрывался теплым пуховым одеялом. Иногда глаза школы были закрыты. Это означало, что наступили каникулы или зимний карантин по случаю гриппа. Тогда приходили самые счастливые дни моей школьной жизни. Хорошие оценки я получал только по русскому языку, труду и физкультуре. По остальным предметам учился на отлично. Законы Ньютона и Фарадея давались мне лучше, чем правила написания запятых в предложениях. Химию нам преподавала Молекула, которую мы так называли за ее маленький рост. Когда она входила в класс, ее голова возвышалась не намного выше уровня школьных столов. Тетка она была толковая – если кто-то хотел химию, Молекула излагала ее очень убедительно. С теми, кто химию не любил, она особенно не церемонилась и давала сполна ощутить всю силу своего презрения. Учительницу по биологии мы про себя называли Плоскодонка. Правда, это прозвище ей не очень подходило. Роста она была высоченного, и, когда появлялась в классе, выпуклости ее тела рельефно выпирали во все стороны. Когда же в класс входила завучиха, которая вела у нас историю, мы, затаив дыхание, сидели, выпрямив спины. Ее мы называли СС или Гестапо. Она напоминала блондинок в черных мундирах из фильмов про войну. Во время урока Гестапо ходила по классу с длинной деревянной указкой и, время от времени, применяла ее к «тупицам» и «бездарям», для лучшего усвоения материала. Нашу классную, которая вела у нас физику, мы называли просто Мария Израильевна. Если б у вас вдруг возникли проблемы с законами всемирного тяготения, следовало подыскать другую школу – в нашей троечникам жилось несладко. У меня же проблем с физикой, химией, геометрией, историей и другими предметами не было. Даже автомат Калашникова я собирал за положенные двадцать пять секунд. Вот только гранату почему-то никогда не получалось метнуть на необходимые тридцать метров. Из всех дней школьной недели больше всего я любил пятницу и субботу. Пятница полнилась радостным предвкушением субботы, а суббота приходом воскресенья. Хотя единственный выходной был почему-то самым унылым днем недели. Наверное, потому, что за ним наступал понедельник. Вечером в воскресенье часто показывали хоккейный матч. В телевизоре на белом, перечеркнутом пополам поле с окружностью в центре бегали маленькие черные человечки. В действительности они были цветные, но наш подсевший кинескоп давно делал все черно-белым. Человечки гонялись за крохотным, убегавшим от них цилиндром, который они пытались загнать в трапеции ворот. На трапециях стояли широкоплечие дяди с решетками на лицах и, когда цилиндр подлетал к воротам, отгоняли его длинными кривыми палками. Периодически маленькие черные человечки устраивали потасовку и кучей прилипали к прозрачному ограждению поля. Если камера давала крупный план, казалось, их головы что есть силы упираются в экран с другой стороны. Еще немного, они продавят его и со звоном разбитого стекла покатятся по полу комнаты. Тогда я подходил к телевизору, выключал его и отправлялся в постель, чтобы рано утром увидеть ласковые, поджидающие меня желтые глаза школы.

В нашем Городе все менялось очень быстро. Если на пустыре стоял дом и нужно было построить новый, то его не ставили рядом, а сносили прежний и строили на его месте. Игрушечный военный городок, который я наблюдал из окна, через пару лет прибрали. Приехали бульдозеры, машины с ковшами, раскопали большую яму и на какое-то время исчезли. То, что мы обнаружили в котловане, оказалось не менее интересным, чем солдатские песни. Там было старое военное кладбище, где хоронили солдат еще с Первой мировой. Весь наш район сразу наполнился черепами, которые мы находили в яме и забирали домой. Ими мы пугали девчонок в школе, подкидывали учителям и просто дарили приятелям из других районов. В котловане имелось еще много костей, но нас они мало интересовали, а больше занимали старые пуговицы и царские кокарды. Я тоже принес домой один череп для занятий анатомическим рисунком. В то время я уже ходил в художественную школу, где черепа ставили в каждом втором натюрморте. Муляжи мы никогда не использовали. В нашем Городе не существовало проблем с натуральными черепами, необходимыми для изучения архитектуры «собачьей ямы», переходящей в верхне-челюстные кости и скуловые дуги. Сразу за раскопанным кладбищем начиналось другое, находившееся под Птичьим рынком. За следующим забором еще одно. За ним еще и еще. Вся эта часть Сторожовки строилась на месте старинных кладбищ, появившихся, когда тут проходила окраина Города. Войн через него прокатывалось немало, поэтому хоронили здесь много и часто. Кладбище, которое мы потом раскопали, находилось ближе к самой старой части Сторожовки. Оно примыкало к кварталам, спускавшимся к реке. Домов и заборов здесь не было. Скорее оно напоминало старинный парк с высоченными дубами, такими широкими, что мы своими детскими руками и втроем не могли их обхватить. Между дубами стояли редкие склепы. Единственной постройкой тут был серый мрачный дом, без окон, с толстыми колоннами. Он походил на те дома из фильмов, в которых обитают маньяки и всякие полуистлевшие вурдалаки. В каком-то смысле они действительно там жили. Однажды, когда после занятий нас отправили расчищать дорожки парка от листьев, я зашел в него за инструментами. Внутри я обнаружил несколько полутемных высоких комнат, доверху заполненных деревянными стеллажами. На них стояли металлические цилиндры – сотни больших и малых цилиндров, таинственно поблескивавших в тусклом свете свисавших с потолка желтых ламп. В цилиндрах тоже скрывалось кладбище – умершие проекции отраженного света, старые кинохроники на металлических бобинах. Дом без окон оказался киноархивом, который приютился в перестроенной после революции церкви. Но через пару лет и на это кладбище приехали экскаваторы и принялись прокладывать через него дорогу. В разрытых местах мы снова находили черепа, но здесь их встречалось меньше. Тут не было больших братских могил, зато иногда попадались старинные крестики и украшения. Некоторые приятели из соседних дворов целыми днями ковырялись лопатками в больших глубоких песочницах, пытаясь отыскать что-нибудь ценное. Но на игры в песочницах у меня времени уже не оставалось. После занятий я отправлялся в художественную школу, находившуюся неподалеку от площади Мудрости. А когда возвращался, в телевизоре уже появлялся жизнерадостный кролик Степашка – и с плюшевым поросенком Хрюшей они визжали всем малышам Города Солнца «Спокой-но-о-ой но-о-чи-и-и!» В нашем Городе ничего долго не засиживалось на одном месте. Еще через пару лет после того как снесли старое кладбище и спилили высоченные дубы в три обхвата, архив с кинохрониками из дома без окон выселили. Пришли строители, пробили окна и принялись снова перестраивать его в церковь. К тому времени преимущество передового взгляда, стало, видимо, уже не таким очевидным, поэтому мракобесие потихоньку возвращалось в места, в которых ранее обитало.