Фердинанд Врангель - Путешествие по Сибири и Ледовитому морю

На Колыме весна самое тяжелое для жителей время года – съестные припасы, заготовленные летом и осенью, все заканчиваются в продолжение зимы; рыба, укрывшаяся от жестокой стужи на дне реки и озер, не показывается еще в воде; собаки, изнуренные зимней работой и недостатком корма, не могут более служить для того, чтобы пользуясь последним весенним благодеянием природы, так называемым настом [122], гнаться на них за оленями и сохатыми; куропатки, наловленные кой-где силками, доставляют весьма незначительное пособие, – одним словом, угрожает ужаснейший голод. В то время тунгусы и юкагиры толпами переходят с тундры и с Анюя в русские селения на Колыме искать спасения от голодной смерти.

Бледные, бессильные бродят они как тени, и бросаются с жадностью на трупы убитых или павших оленей, кости, шкуру, ремни, на все что только может сколько-нибудь служить к утолению мучительной потребности в пище. Но и здесь видят они мало отрады; и здесь свирепствует голод так, что сами жители вынуждены довольствоваться скудными остатками от заготовленного собакам корма. Многие собаки падают, истощенные голодом. Хотя из казенного запасного магазина можно покупать затхлую ржаную муку и брать даже в долг до осени или зимы, но немногие в состоянии платить по 20 рублей за пуд.

Так дорого продается мука оттого, что провоз ее из дальних мест сопряжен с большим затруднением и нередко продолжается около двух лет. В бытность нашу в Средне-Колымске тамошнему комиссару надлежало сделать смету: какое количество муки нужно для обеспечения народа на все время весеннего голода? Он потребовал о том сведения от казацкого сотника, под особенным надзором которого находятся тунгусы и юкагиры, и получил ответ: «Не могу сказать определенно, но уверяю вас, что многие согласятся лучше умереть с голода, нежели платить по два рубля за каждый день горестной жизни».

Три такие ужасные весны прожил я здесь, и теперь еще с содроганием вспоминаю плачевную картину голода и нищеты, которой, хотя был свидетелем, описать не в силах.

Когда бедствие достигает высшей степени, спасением бывает обыкновенно прилет из южных стран больших стай лебедей, гусей, уток, куликов и других птиц. Они предвещают конец всеобщему бедствию. Старый и малый, мужчины и женщины, кто только в состоянии держать в руках ружье или лук, – все спешат убивать из пернатых гостей что могут. В расставленные подо льдом сети уже попадается и рыба. Таким образом ужасное время голода проходит. Но все еще нет изобилия в пище; кажется, будто природа, подобно искусному врачу, с умеренностью подкрепляет истощенных.

Наконец в июне вскрывается река, приплывает множество рыбы, и всякий спешит запасаться на будущий год. Но в то время случается иногда новое бедствие: река не в состоянии довольно скоро избавиться от несущихся по ней ужасных громад льда, которые, спираясь в узких местах, образуют род плотин и останавливают течение воды; она выступает из берегов, затопляет луга и селения.

Если жители не успеют отогнать лошадей своих на высокое место, то лишаются их невозвратно. Летом 1822 года было при нас наводнение в Нижне-Колымске, распространившееся столь внезапно, что мы едва имели время с некоторыми вещами взобраться на плоские крыши, и должны были просидеть там более недели. Вода быстро неслась между домами; к северу лежащее озеро соединилось с рекой, и весь острог походил на архипелаг маленьких островов, потому что одни только кровли не были покрыты водой. Жители переезжали друг к другу на карбасах и ветках и, сидя на крышах, закидывали сети и ловили рыбу.

Наводнения бывают в большей или меньшей степени, но ежегодно. Лишь только вода сбежит, начинается ловля неводами [123]. Весной рыба плывет вниз по течению реки; в иных местах ход ее продолжается несколько дней, а в других, как то: близ Походска и в Чукотском протоке поплавная рыба [124]ловится целое лето, но только количество ее постепенно уменьшается. Преимущественно попадаются стерляди, нельма, муксуны и так называемые чиры. Вся рыба обычно бывает очень тоща, и потому большей частью заготавливают ее для корма собакам в виде юхолы, т. е. распластывают, потрошат и сушат на воздухе. Из внутренности вываривают жир, который употребляется в пищу и на освещение изб в зимние ночи.

Свежие морские ветры, приводящие реку в сильное волнение, часто препятствуют закидыванию неводов именно в то время, когда ход рыбы бывает обильнее. К тому присоединяется несовершенство здешних неводов, изготовляемых из конских волос, и то, что жители не умеют или боятся кидать невода посредине реки, где рыба всегда крупнее и в большем количестве. Они ограничиваются ловом в висках и побочных речках Колымы, которая, как выше сказано, весной сильно разливается и нагоняет множество рыбы в маленькие речки и соединяющиеся с ними озера, откуда она, когда главная река возвратится в берега свои, идет на прежнее место и ловится мережами или мордами, сплетенными из ивовых прутьев. Этот промысел с большой деятельностью начинается тогда, когда закончится весенний лов неводами, или неводьба, по названию сибиряков.

Все жители, или хоть по одному от каждой семьи, перебираются на виски. При лове неводами наблюдается очередь в закидывании их, и добытая каждый раз рыба принадлежит хозяину невода; на висках же делят рыбу в каждый высмотр на равные паи между хозяевами погружаемых мережей.

Последним способом ловится всего более жирных чиров, составляющих любимую пищу жителей, так называемую едомную юколу. Она отличается от вышеупомянутой юхолы выбором лучшей рыбы и большим старанием в приготовлении. Распластав рыбу надвое, вынимают из нее все кости, мелко надрезают мясо, чтобы оно сделалось мягче, и сушат на воздухе. Иногда коптят и в дыму для предохранения от порчи [125]. Верхняя часть мяса обыкновенно срезывается, сушится особо, толчется в деревянной ступке и с небольшой примесью жира сберегается на зиму в флягах. Таким же образом отделяются потроха, составляющие самые жирные части рыбы, сушатся и употребляются для лакомой начинки пирогов, которые пекутся не из теста, а из толченых мягких частей свежей рыбы.

Когда височный промысел подходит к концу, появляется опять в реке большая морская рыба – нельмы и стерляди, которых ловят неводами и сетями.

В продолжение рыбных промыслов прилетают к морскому берегу лебеди, гуси и утки, линяют здесь, вьют гнезда и высиживают птенцов. Тогда некоторые из промышленников отправляются вынимать яйца из гнезд; настоящая ловля начинается в то время, когда птицы, лишенные перьев, не могут летать. Тут охотники собираются во множестве к гнездам, пугают птиц собаками и загоняют в озера, где на ветках бьют их чем попало – из ружей, стрелами, даже палками. Часть добычи коптится, а остальная замораживается и зарывается в снег для употребления зимой. Впрочем, этот промысел с некоторого времени весьма оскудел; лет за 20 охотники приносили домой в иные дни по несколько тысяч гусей, а ныне при устье Колымы почитают за счастье, если удастся во все лето убить до 1000 гусей, до 5000 уток и сотни две лебедей [126], что происходит не от уменьшения птиц, иногда в чрезвычайном множестве рассеянных по горам, тундрам и протокам, но от того, что жители заняты более рыбными промыслами, требующими меньших трудов и приносящими вернейшую прибыль, и не успевают на ловлю птиц.