Роберт Пири - По большому льду. Северный полюс

Собаки выбились из сил, и мы с Аструпом, утомленные, съели молча свой обед и быстро уснули. Мы встретили утро освеженными и с новым запасом сил; я был бы доволен, если бы мы прошли в этот день 10 миль. К моему приятному удивлению следующий лагерь был разбит в 15 милях впереди. Переход прошел без приключений и задержек. Мы были теперь, очевидно, на вершине подъема и, скорее всего, скоро начнем спускаться по северному склону водораздела к бассейну фьорда Петермана. На следующий день наши предположения оправдались. Поверхность снега становилась тверже, анероид и сани показывали постепенный спуск, и через 6 часов пути мы сошли на твердую, словно мрамор, поверхность, сильно испещренную и изъеденную полярными ветрами. Два часа спустя, на северо-западе показалась земля, и еще через два часа я остановился, пройдя в этот день 20 миль.

В последний день мая, пройдя пять миль, мы увидели с вершины длинного тороса, внизу под собой, вершину фьорда Петермана с окружающими его горами и громадным ледником, спускающимся в него. Мы находились теперь на ледяных утесах, образующих границу ледникового бассейна, и я был вынужден отклониться на 10 миль к востоку, чтобы обойти ледниковый бассейн и большие расщелины, прорезавшие окружающие его ледяные утесы.

Хотя мне удалось увидеть с высоты внутреннего льда четыре величайших ледника в мире – Якобсхавн, Тоссукатек, большой Кариак и Гумбольдта, однако я смотрел на них со странным чувством неуверенности. Меня не покидала мысль, что изрытое сверкающее ледяное поле передо мной, свеокающий ледяной покров, простирающийся до земли Вашингтона, и темные горы, стерегущие отдаленные берега, могут исчезнуть и оставить меня только с ровным ледяным горизонтом прежних дней. Воздух был так прозрачен и наше место так благоприятно для наблюдений, что я не пытался идти дальше, но сразу остановился и начал определять параметры местности. В этом лагере, на высоте 4200 футов мы провели 36 часов; погода все время была благоприятной.

Было ясно, тепло и необычайно тихо. В полдень термометр показывал на солнце 77 °F, и мы воспользовались этим, чтобы высушить и проветрить всю нашу одежду и насладиться роскошью снежной ванны. Выйдя из лагеря, мы направились на восток, параллельно ряду гигантских трещин, большинство которых были покрыты снегом; намет местами провалился, и была видна темно-голубая глубина бездны. Я пытался несколько раз рассмотреть стены этих трещин, чтобы увидеть постепенную трансформацию снега в однородный лед, но мне это не удалось, так как боковины трещин были заметены мелким снегом. С подветренной стороны одной из самых больших трещин находился огромный сугроб снега, не менее 80 футов высотой.

Я долго не мог понять, как он образовался; в конце концов я решил, что он был наметен здесь ветром, вследствие того, что в этом месте заканчивалась трещина. Отклонившись на 10 миль к востоку, я обошел все трещины и снова направился на северо-восток, надеясь также без проблем обойти бассейн фьорда Шерарда – Осборна, как Гумбольдта и Петермана. Поверхность была сравнительно ровная, и мы видели на расстоянии сорока миль высочайшие вершины гор Петермана. Скоро анероид начал показывать постепенный подъем, снег сделался мягче и глубже, и мы начали восхождение на водораздел между бассейнами Петермана и Шерарда – Осборна.

Мы шли очень хорошо и в три с половиной перехода 5 июня достигли вершины водораздела на высоте 5700 футов над уровнем моря. Началась хорошая дорога, и мы сделали, благодаря попутному ветру, в два следующие перехода 19,5 и 21 милю. Мы остановились 8 июня, как я сначала предполагал, возле фьорда Шерарда – Осборна. Я не ожидал увидеть землю так скоро, и, если карты верны, нам оставалось еще около двух переходов до этого залива, но, предположив, что очертание внутренней части фьорда могло быть неверным, я принял этот залив за фьорд Шерарда – Осборна.

После я убедился, что ошибся: фьорд Святого Георгия проникал внутрь земли дальше, чем предполагалось, и именно его мы видели перед собой. В конце перехода 8 июня погода начала портиться; небо затянули тучи, отдаленная земля сделалась темной и размытой, а ледяной покров приобрел какой-то особый оттенок, не позволявший распознать рельеф местности. Анероиды и ход саней показывали быстрый спуск, и я после недолгих раздумий решил остановиться, пройдя 21 милю, хотя мы могли легко сделать еще четыре-пять миль.

Следующие две недели показали, насколько благоразумной была моя осторожность, хотя было бы еще лучше, если бы я остановился раньше. Едва мы расположились лагерем и пообедали, как налетел шторм, и мы провели два дня в заточении: Аструп под санным брезентом, а я в «кухне» – небольшом углублении в снегу, накрытом парусом. Ветер проносился над нами к отдаленной земле, а ослепительная метель выла вокруг наших слабых убежищ. Когда шторм прекратился, мы вылезли из сугроба, наметенного над нами, и я сразу увидел, что мы были на южном краю центральной впадины ледникового бассейна.

Склон ее, состоящий почти исключительно из твердого голубого льда, чисто выметенного сильным ветром, был так крут, что на нем нельзя было управлять санями, а противоположная сторона поднималась, насколько было можно видеть в бинокль, крутыми, пересеченными расщелинами террасами, недоступными для наших тяжело нагруженных саней. Расщелины и участки голубого льда простирались через бассейн ледника к северо-востоку; к востоку и югу над нами возвышались крутые склоны, на которых, к счастью, не было расщелин. Очевидно, единственным для нас выходом было взобраться по этим скатам в направлении на юго-восток, обойти с наветренной стороны утесы и выйти на их подветренную сторону.

Потребовалось два дня самой тяжелой и неблагодарной работы, чтобы выбраться из ловушки, в которую мы попали, и в конце двух дней мы потеряли 15 миль из нашего с трудом пройденного расстояния к северу. Крутые ледяные склоны, высоты внутреннего льда по которым мы должны были взбираться зигзагами против сильного ветра, требовавшие большого напряжения от собак и постоянного внимания от нас, чтобы сани не снесло в ледник, утомили и выбили из сил Аструпа и меня. Наконец мы достигли гладкой, покрытой снегом высоты внутреннего льда, где по достоинству оценили старинное немецкое изречение: «На высотах свобода». Мы снова могли продолжить наш путь. Во время этого подъема Налегаксоа, мой лучший пес, король упряжки, вывихнул ногу, и четырьмя днями позже мы потеряли его. Это было длинноногое животное, быстрое как луч света, с могучими челюстями.

По природе боец, он не раз запускал свои блестящие белые зубы в горло и бока белого медведя; и в первой борьбе за первенство, когда я привел новых купленных мной собак, он один едва не загрыз двух свирепых медвежьих собак одноглазого охотника. И при этом он был одной из самых преданных собак в упряжке, и достаточно было слова одобрения или прикосновения моей руки, чтобы он положил свои громадные лапы ко мне на грудь и приблизил свою свирепую, но умную морду к моему лицу. Бедный друг! Я сожалел о потере товарища, когда он, пробежав за санями со своей вывихнутой ногой два или три дня, отстал и пропал в одном из штормов ледяного покрова. Здесь я также потерял свою подзорную трубу и едва не утратил еще двух прекрасных собак – Льва и Пау. Обе провалились в расщелину, но повисли на постромках, и нам удалось их вытащить. Выйдя снова на внутренний лед, я воспользовался ясной погодой, чтобы описать орографию местности, и увидел, что котловина бассейна ледника простирается далеко на восток.