Пьер Саворньян де Бразза - Экспедиции в Экваториальную Африку. 1875–1882. Документы и материалы

Я провожу еще один день в качестве экспоната, на который приходят посмотреть многочисленные посетители. Их фамильярность возрастает и становится назойливой, но я позволяю им подходить и без конца трогать меня, в то время как другие столь же многочисленные зрители внимательно наблюдают за моими малейшими действиями [375].

Однако я намереваюсь расширить контакты. Не думая пока о том, чтобы проникнуть еще глубже в эту страну, я обхожу родичей и союзников Мамьяки. Я обмениваю несколько стеклянных украшений на провизию, которую мне не устают приносить жены вождей, рассказываю о товарах, оставленных в Лопе, и <���говорю>, что хотел бы заехать к ним еще раз, чтобы по пути одарить каждого; одним словом, пытаюсь заинтересовать всех нашим близким визитом. И везде я встречаю самый теплый прием: не только мои носильщики отказываются от какого-либо вознаграждения, но мне со всех сторон еще приносят мясо и другую провизию. Я уверен теперь, что молва о нас распространится повсюду и вскоре наше пребывание не будет встречать никаких препятствий.

Покидая эти места, чтобы вернуться в Лопе, я хочу взять с собой павинов. Мне еще раз удается уговорить моего друга Мамьяку. Со свитой в тридцать человек, безоружный, он соглашается встать под мою защиту и сопровождать меня по вражеской территории. Можно только представить радостное удивление моих соратников, когда 7 апреля они видят меня возвращающимся в окружении подобного эскорта! Павинам оказывается восторженный прием, приводящий их в восхищение. Мамьяка с явным удовольствием гостит у нас нескольких дней. Когда он уходит, я сообщаю, что снова нанесу ему визит, так как имею серьезное намерение обойти вместе с ним всю страну оссьеба вдоль берегов Огове.

А пока мы решаем, каким образом будем осуществлять наше предприятие. Еще не наступил благоприятный для нас сезон большой воды, но, с другой стороны, оканда собираются спускаться на пирогах в землю окота за товарами, необходимыми для покупки рабов. Мы думаем воспользоваться этой оказией, чтобы отправить в Габон нескольких лапто, которые уже не в состоянии продолжать поход [376].

Марш остается руководить нашей штаб-квартирой в Лопе. У не го будет достаточно свободного времени, чтобы изучить этот регион и пополнить свои коллекции [377].

Балле, хотя его здоровье уже сильно подорвано, не отказывается от утомительного путешествия вниз по реке, которое обрекает его на двухмесячное плавание на пироге [378]. Именно ему предстоит завербовать новых людей и запастись продовольствием и товарами для обмена. Чтобы продемонстрировать нашу непредвзятость жителям Ашуки, которые ревниво отнеслись к тому, что мы сначала предпочли людей из Лопе, хорошо им заплатив, мы нанимаем теперь гребцов из Ашуки и назначаем старшим Ндунду. Балле уезжает 24 апреля.

Тем временем [379]мой преданный друг Мамьяка, не вытерпев разлуки со мной, неожиданно является к нам с тридцатью двумя соплеменниками [380], которые готовы сопровождать меня до их деревни. Я ухожу с ними и на следующий день, 30 апреля, снова оказываюсь в самом центре страны оссьеба.

Я сразу же понимаю, что мне будет трудно избежать всеобщего внимания. Мамьяка явно противится моему плану посетить, не откладывая, соседние деревни и водопады Бове [381]и Ивиндо [382], поэтому делает все, чтобы как можно дольше удерживать меня; так как я не могу найти проводника, то вынужден смириться с неизбежностью и делать вид, что интересуюсь праздником, устроенным вечером в мою честь под аккомпанемент тамтама [383].

Женщинам не позволяется присутствовать на подобной церемонии; они уходят в свои хижины, откуда украдкой наблюдают за происходящим на улице. Мужчины выстраиваются в ряд, как для фарандолы [384]. Их ведет племянник Мамьяки Забуре, который является одновременно и дирижером, и первой скрипкой. Одеждой ему служат пояс из коры, ожерелье из зубов леопарда и корона из белых перьев, увенчанная огромным черным пером. Он зажимает одну ноздрю, а в другой держит стебель камыша, <���отверстие которого> закрыто пленкой – той самой, в которую пауки откладывают яйца; эта странная тростниковая дудочка издает гнусавый звук, сопровождающий всю игру. Одурманенный им, Забуре доводит себя до исступления, передавая свое состояние музыкантам, которые самозабвенно бьют по пустым калебасам [385]или потряхивают бубенцами; наэлектризованная черная цепочка раскручивается вслед за ним, и всю ночь танцующие меняют движения и мелодии, не переводя дыхания и не выказывая никаких признаков усталости.

Блистательный прием, однако, грозит затянуться, что никак не входит в мои планы. Проходит три дня; туземцы продолжают уклоняться от ответа на просьбу дать мне проводника; наконец, когда мое нетерпение доходит до предела, один человек соглашается проводить меня по берегу Огове до острова Мбамо [386], примерно в трех часах пути от деревни Мамьяки.

Мы покидаем ее 5 мая; я иду с твердым намерением нигде больше не останавливаться, чтобы не создавать новых подобных препятствий. По пути мы встречаем большую деревню, охраняемую пятью сторожевыми постами; ее вождь отказывается дать нам аудиенцию, потому что, по его словам, суеверный страх <���перед белыми> мешает ему видеть души мертвых. Затем мы минуем еще две деревни, и в конце концов лесная тропинка приводит нас в Нбеле, селение на берегу реки, откуда открывается широкий вид на норд-норд-ост.

В Нбеле к нам неожиданно присоединяется Мамьяка. Мой очень эгоистичный друг еще раз пытается отговорить меня от похода к Бове: его покровительство, убеждает он, не распространяется дальше, на ту землю, а там ненавидят чужих; моя смелость непременно повлечет за собой непредвиденные несчастья, которые очень огорчат его, хотя в них не будет его вины; он намеревается вернуться обратно, утверждая, что упрямство и поспешность белого вождя все погубили.

Так как во время этих речей я не выказываю никаких колебаний, Мамьяка вынужден сменить аргументацию. Он признается, что после моего прихода в его деревню явился Нааман, вождь Бингимили [387], селения, расположенного на правом берегу Огове, немного выше водопада Бове. Оказывается, Нааман уже давно наблюдает за мной, но, чтобы быть свободным в своих действиях, он потребовал не выдавать его присутствия. Лучшее решение – это вернуться назад, ибо отныне я могу идти только под защитой Наамана.

Проклиная в душе эту восхитительную предосторожность дикарей, я возвращаюсь к Мамьяке. Лицо Наамана мне на самом деле известно; он явно досадует, что его раскрыли; несмотря на это, я немедленно начинаю с ним переговоры. Новые обсуждения, новые неудачи, завуалированные отказы. Тем не менее время требует от меня решительности. Если опасно демонстрировать силу, то еще более губительным будет выказать страх. Я созываю вождей на последнюю палавру [388], куда прихожу, держа в одной руке несколько вещей как знак дарения, а в другой – пулю. Я кратко формулирую мою просьбу; Нааман, клянясь в своей личной дружбе ко мне, продолжает говорить, что не может принять на себя ответственность, чтобы провести меня в глубь страны. Тогда очень спокойно я перечисляю богатства, которые мы хотим привезти на наших пирогах, и те высшие силы, которые покровительствуют нам в случае войны: