Леонид Соловьев - Сахбо

Мое появление в отряде никого не удивило. Видно, сюда часто пригоняли подростков-узбечат. Я же смотрел на все с чувством острого любопытства. Джигиты сидели, лежали и ходили группами. Все они были обвешаны оружием: за поясом кривые сабли, ножи, за плечами — новенькие винтовки. Таких я никогда не видел у проходящих по улицам Коканда красноармейцев. Тут же, в ложбине, паслись стреноженные кони под седлами, готовые каждую минуту принять на себя всадника. Среди джигитов и коней шмыгали старые узбеки, в халатах до того ветхих, что их можно было бы назвать лохмотьями. Эти люди таскали топливо, поддерживали огонь костров, на которых в больших котлах варился плов. От запаха баранины мне сделалось дурно. Я ткнулся в землю лицом, удерживая голодную судорогу горла. Пересилив себя, я закрыл глаза и сразу точно куда-то провалился.

Меня разбудил Сахбо. Он сидел на корточках и тряс меня за плечо. Перед ним стояла мисочка с чуть дымившимся пловом. Я долго смотрел на него, не понимая, где мы и что со мной. Меня продолжало мутить. В лагере было пусто… Только черные головешки и следы золы говорили о том, что здесь недавно разжигался костер. Где-то совсем близко журчал арык. Было светло. Солнце стояло высоко. Пахло весной…

Наконец сознание вернулось ко мне. Я вспомнил, что в лагере басмачей, что где-то здесь недалеко мой отец — басмачский пленник.

Я сел, отыскал валявшуюся рядом тюбетейку, надел ее на голову, молчаливо требуя от Сахбо пояснений.

Сахбо пододвинул ко мне плов.

— Сначала поешь, я потом объясню тебе все.

Но видя, что я не притрагиваюсь к еде, начал рассказывать:

— Отряд неожиданно снялся. Джигиты ушли за подкреплением в кишлаки… Да ешь же, Леша!

Он снова пододвинул ко мне котелок. Голод совсем пропал. Почти неохотно я взял немного плова, но стоило мне его проглотить, как я стал торопливо хватать руками жирные куски баранины и комки остывшего риса, запихивая их в рот. Захваченный утолением проснувшегося голода, я почти не вслушивался в слова Сахбо, а между тем он говорил о том, что джигиты приведут из кишлаков коней, баранов и людей. В это время я увидел вчерашнего часового. Он подходил к нам, ведя двух стариков, связанных за шею одной веревкой. Заметив мой недоуменный взгляд, Сахбо объяснил:

— Святой ишан и мулла считают, что добрые мусульмане должны служить делу священной войны всем, что имеют: отдать скот, коней и прислуживать воинам пророка. Даже самые старые и больные нужны в отряде, а во время стычек их можно гнать перед собою под первые пули. Курбаши бережет своих джигитов… Торопись есть! Скоро приедут наши. Тогда мы выберем тебе коня…

Теперь я понимал все, что говорил Сахбо.

— И ты хочешь, чтобы я взял от них коня, ел их плов?!

Я вскочил. Негодование душило так сильно, что меня тут же вырвало пловом, прямо под ноги подошедшему со своими пленниками басмачу. В глазах моих поплыли зеленые круги. Я шатался.

Мое состояние как будто даже обрадовало Сахбо. Он схватил меня за плечи.

— Идем к доктору, Умар! Да идем же скорей! Ты заболел.

Я обернулся и еще раз посмотрел на басмача и дехкан. Вид у них был жалкий. Наверное, по их костлявым спинам погуляла плеть, которой теперь поматывал молодой джигит. Я хотел броситься на него, но Сахбо быстро увел меня прочь.

Я пошел за Сахбо. Перейдя арык, мы перелезли, как и вчера, через груды камней, нырнули в колючую заросль и, ободрав себе лицо и руки, вышли, наконец, к гряде невысоких синих скал. Я поднял голову, и то, что я увидел, поразило меня своим величием и красотой.

Над вершинами этих скал высились стены волшебных замков, моих детских выдумок, башни дивов и заколдованных красавиц. Это были красные утесы песчаников. А еще выше подымался третий ряд гор, вершины которых, пронизанные лучами солнца, сверкали, как драгоценные короны. И над всем этим великолепием плавали облака, белые, как хлопок, воздушные, как кружева, курчавые, как молодые барашки.

Мы подошли к небольшой мазанке, прилепившейся к скале. Часовые, прятавшиеся в расщелинах, не окликнули нас. Как видно, здесь все хорошо знали Сахбо, племянника самого курбаши. То же самое сделали джигиты, сидевшие на полу в сенях. Сахбо, не постучавшись, толкнул дверь в комнату.

Я увидел отца. Он стоял спиной ко мне и не заметил нашего прихода. Это дало мне возможность взять себя в руки. Я смотрел на спину отца. Он был в своем докторском халате, как всегда, подтянутый и аккуратный. Вдруг он оглянулся и увидел меня.

Я был так поглощен радостью встречи с отцом, что сначала не заметил в комнате никого другого и не сразу понял смысл сказанных этим другим слов:

— Ну, теперь, любезный доктор, я не стану докучать вам своими разговорами и оставлю вас. Аллах выказал вам свое милосердие! Значит, вы угодили аллаху!

Проходя мимо, этот человек слегка коснулся моего плеча шафрановой рукой. И уже потом я вспомнил, что мне знакомо его узкое, шафранового цвета лицо и халат, перетянутый офицерским ремнем. Это был тот третий, кого я увидел под навесом в торговых рядах кокандского базара рядом с Садыком Ходжаевым и маленьким Мухабботом.

Сахбо не знал ничего об этой давнишней встрече, я не придавал ей значения, а сейчас забыл думать обо всем, обнимая отца. Мой проводник, бывший кудукский товарищ, деликатно вышел из комнаты. Мы сели с отцом на кошму и, ничего не говоря, просто смотрели друг на друга.

Я притронулся к докторскому халату.

— Отец, ты их лечишь?

— Да, лечу, Алеша. Сначала я наотрез отказался… Это было еще в кишлаке, куда они обманом заманили меня. Потом, уже здесь, этот разговор со мной возобновил Курбан Вахидов. Ты видел его, он только что вышел отсюда. Это, по-видимому, бывший военный, и здесь он какое-то большое начальство.

Я слушал отца, страдая за него. Он продолжал:

— Я снова категорически отказался, сказав, что я не терплю насилия.

— Что же было потом?

— Потом Курбан Вахидов попросил посмотреть больного старика. Он сказал мне: «Доктор, это не воин пророка, это мирный кокандец. Вы его знаете. Он ваш больной, вы его не долечили». Слова Вахидова меня заинтересовали, я пошел к больному. Представь себе, Леша, это был наш сосед — старый Ходжаев!

— Садык Ходжаев?! Но ведь у него был проломлен череп!

Отец, верный своей медицинской точности, поправил меня:

— У него был ушиб затылочной области.

— Значит, ты лечишь этого шайтана?

Отец ласково сжал мне плечо.

— Почему — шайтана? Он больной старик. Знаешь, именно он убедил меня пойти и взглянуть на других раненых.