Ульрих Пленцдорф - Новые страдания юного В.

Вернулся я в свой колхоз, и тут-то меня осенило. Наверно, это была самая гениальная идея в моей жизни. Во всяком случае, цирк вышел что надо. Уж точно наповал. Дело было так: схватился я нечаянно за эту книжонку, боевик этот, и сам не заметил, как в нее влип. Времени у меня было полно, и тут-то меня и осенила идея. Я рванулся в свое стойло, включил маг и просигналил Вилли: «Рассказать тебе по порядку, Вильгельм, как я встретился, как я познакомился с прелестнейшим из созданий, будет нелегко. Я доволен, я счастлив… Ангел!.. Что она за совершенство, почему она совершенна — этого не умею объяснить; довольно, если скажу, что она овладела всеми силами моей души».

Это все слово в слово из той книжки. И имя «Вильгельм» тоже оттуда. Оно-то меня и натолкнуло на идею. Я тут же отволок пленку на почту. Все равно я был перед стариком Вилли в долгу. Жалко только, что не мог видеть, как старичок опрокинулся. А он уж точно опрокинулся. У него наверняка глаза из орбит вылезли. Он теперь где стоял, там и сел.

— А можно мне посмотреть эту… стенную роспись?

— Нет, к сожалению. Того дома уже больше нет. Мы теперь в новом здании. У меня, правда, есть портрет, Эдгар рисовал. Но там и смотреть-то нечего. Силуэт. Я же говорю: его было не подловить! Это случилось на другой день. Я пришла к нему — мыхотели заплатить ему гонорар. Тут меня осенило: дай, думаю, закажу ему свой портрет. На этот раз помощников никаких. Мы ведь были одни. И что же он нарисовал? Этот самый силуэт. В конце концов, так каждый может. Но в его домишке я и другие картины увидела. Описать их невозможно. Кавардак какой-то. Это, наверно, считалось у него абстрактной живописью. Но на самом деле это была просто мазня, честное слово. Да и вообще у него в избушке был жуткий кавардак: не то чтобы грязь, а именно кавардак, запущено до ужаса.

Давай, давай, Шерли. Так держать! Кавардак, мазня, запущено — все, что хочешь. Когда Шерли вдруг вошла, меня, парни, как автобусом шибануло. Хорошо еще, что дело к полудню шло и я малость очухался после сна. Но с деньгами я сразу все сообразил. Гонорар! Это были ее собственные деньги и, кроме того, предлог. Все-таки я как-то ее заинтриговал.

Для начала я поломался. «За что? — спрашиваю. — Я же пальцем не шевельнул». А Шерли: «Ну все-таки! Без вашего руководства ничего бы не было». Тут я прямо ей и врезал: «Это же ваши собственные деньги. Гонорар!» Но она нашлась: «Ну и что? Мне их потом выплатят. Надо сначала все оформить. А я подумала, что вам они кстати».

У меня, правда, еще были деньги, но и эти, конечно, пришлись бы кстати. Деньги всегда кстати, старики. И все-таки я их не взял. Сразу усек, что это значило. Это значило, что она меня считает бродягой и все такое. Нет, уж этого удовольствия я ей не доставлю! И тут ей, собственно, пора было и уходить. Но Шерли была не из таких. Так просто от нее не отделаешься. Башка у нее была по меньшей мере такая же упрямая, как и у меня. Или голова. О дамах надо, кажется, говорить «голова».

А кроме того, я все это время давал ей понять, что она мне совсем не просто так. То есть прямо я ей этого не говорил. Я, собственно, вообще ничего не говорил. Но, по-моему, она это заметила. И выложила тогда мне эту свою идею с портретом. Вроде бы в шутку. Но я не такой уж дурак, мужики. Шерли, может, все умела, но в актрисы она не годилась. Это ей просто не шло. Секунды на три я совсем было скис, но тут-то меня и осенила идея со свечой. Я усадил Шерли на этот колченогий чурбан, табуретку мою, затемнил окна в своей берлоге, пришпилил лист бумаги на стену и стал вертеть ее голову перед свечой. Я мог бы, конечно, вертеть и эту коптилку, но не такой я идиот. Я взял ее подбородок в ладони и начал вертеть голову туда-сюда. Шерли, правда, сглотнула как-то странно, но держалась стойко. А я знай свое: художник и модель. Считается, что эротика тут ни при чем. Вот уж буза так буза. Может, это художники сочинили, чтобы от них модели не драпали. У меня, во всяком случае, эротика была в этот момент очень даже при чем, да и у Шерли, по-моему, тоже. Но деваться-то ей некуда! Она только глаз с меня не сводила. Прожектора свои.

А я чувствую: вот-вот я на все рискну! Но потом вдруг мысленно себя проанализировал и понял, что я вовсе не хочу всего. То есть хотеть-то я хотел, но не сразу. Не знаю, понятно ли это вам. Но я на первый раз решил обождать. А кроме того, скорее всего дело бы кончилось затрещиной. Это уж точно. Тогда еще без затрещины бы не обошлось. В общем, я взял себя в руки и начал рисовать этот ее силуэт. А когда кончил, она сразу: «Ах, дайте его мне! Для моего жениха. Он сейчас в армии».

Если вы сейчас подумали, что этот жених сшиб меня наповал или все такое, то вы ошиблись. Жених еще далеко не муж. Но, во всяком случае, Шерли поняла, в чем дело. Ведь она это имела в виду! И она начала принимать меня всерьез. Знаю я эти штучки. Когда начинается всерьез, сразу объявляются женихи. Силуэта я, конечно, не отдал. Промямлил что-то насчет того, что он еще сыроват, жизни мало… Как будто можно было жизнь там изобразить. Уж из-за одного того, что глаз на силуэте нет. А глаза у Шерли были — ну прожектора и прожектора, или я уже это говорил? Да я и хотел оставить его себе — покрыть лаком и оставить. Шерли здорово разозлилась. Встала и прямо мне выдала: «Вы просто голову мне морочите, уж не знаю только зачем. И вовсе вы не из Берлина, это сразу видно. И работы у вас настоящей нет. Рисованием своим вы и подавно ничего не зарабатываете, а уж чем еще, не знаю». Ух и подзавелась она!

Но я тоже носом не чертил. Секундочку подумал и отпечатал ей вот что: «Род человеческий вообще вещь довольно однообразная. Большую часть времени они употребляют на заработку хлеба, а остальная небольшая доля свободы их так пугает, что они делают все, чтобы избавиться от нее».

Шерли молчала. Наверно, ни слова не поняла. Еще бы, при таком-то стиле! Я это, конечно, из книжки той отбарабанил. Не помню уж, говорил ли я, что мне здорово запоминались цитаты из книжек. Я прямо страдал из-за этого. Правда, иногда это бывало очень кстати — в школе, например. Ведь всякий учитель рад слышать текст, который ему знаком по книжке. И я его понимаю. Ему тогда и проверять ничего не надо — не то что когда своими словами говорят. И все бывали довольны.

— Вы с ним повздорили? Или я ошибаюсь?

— Да нет, не повздорили. Но я ему прямо в глаза сказала, что считаю его бездельником. Даже чуть не решила, что он вообще подозрительный тип. Ведь брал же он откуда-то деньги? Извините, пожалуйста! Это, конечно, была чепуха. Но в нем действительно невозможно было разобраться!

— А он? Эдгар?

— А Эдгар сделал то, что всегда делал в таких случаях, только в тот день для меня это впервые было: он понес какую-то чушь. Иначе я и назвать это не могу. Запомнить это было невозможно — такой бред. Не то чтобы без всякого смысла, но уж очень заумно. Это у него не от себя было. Я уж иногда думаю: может, из Библии? А он этим просто ошарашить хотел, вот и все.