Сильвия-Маджи Бонфанти - Переулок Солнца

— Смотрите, недолго только, — проворчала женщина, едва взглянув на него.

— Ведь она со мной, — заметил юноша. — А уж со мной — будьте спокойны.

В этот момент на деревянной лестнице, ведущей к кухне, появилась Рыжая. Ренато в изумлении уставился на нее. Лицо девушки, бледное от природы, под толстым слоем пудры стало совершенно белым, и из этой меловой поверхности, словно два отчаянных крика, вырывались красные губы и безбожно подведенные черные глаза.

— Что… что это ты наделала? — в ужасе пролепетал Ренато.

Девушка, которая, по-видимому, ожидала совсем другого приема, слегка вздрогнула, но сейчас же холодно улыбнулась. Подражая своей любимой кинозвезде, она покачивающейся походкой подошла к Ренато и окинула его высокомерным взглядом.

— Тебе что-нибудь не нравится? — спросила она. — Можешь тогда идти один.

— Нет, нет! — поспешно сказал Ренато. — Мне показалось, что ты немного испачкала в извести эту, как ее… руку. А для меня все отлично.

— Господи Иисусе! — воскликнула всегда молчаливая тетка. — Посмотри на себя! Как есть чучело!

У Грациеллы, готовой взорваться, задрожали губы, хотя она изо всех сил старалась улыбаться, и Ренато, чтобы предупредить готовую разразиться бурю, поспешно потащил девушку к двери.

— Теперь так модно! — с натянутой веселостью крикнула Рыжая. — До свидания!

Не говоря ни слова, они спустились по темной лестнице и только выйдя в переулок, взглянули друг на друга и улыбнулись. Ренато взял девушку под руку и, стараясь сдержать свой обычный шаг посыльного, направился по переулку мимо сидящих у своих дверей соседей.

Он был в новом галстуке, она — с тяжелым грузом туши на ресницах. При их приближении пораженные соседки переставали судачить и замолкали, что еще больше увеличивало замешательство молодых людей и мешало им быть такими, как всегда.

Очутившись возле палаток и балаганов, они вздохнули свободнее, тем более что встретили здесь своих всегдашних друзей, соседских мальчишек и девчонок, которые откровенно дивились происшедшей в них перемене. А сидя в баре за стаканом апельсинового сока, они окончательно почувствовали себя счастливыми. Ренато звякнул по столу монетой, оставленной на чай, и Рыжая почувствовала гордость за своего спутника.

По обоюдному согласию они выбрали гигантские шаги. Вместе с ними крутились и другие пары. Рыжая, наблюдая из-под своих тяжелых ресниц, как девушки, визжа, цепляются за своих кавалеров, только презрительно кривила губы. Такими пустяками ее не испугаешь. А прибегать к такой уловке для того, чтобы прижаться к Ренато… даже если бы ей действительно захотелось прижаться, она бы никогда не стала.

Сжав губы и высоко подняв голову, она смело; встречала своими длиннющими ресницами, закрывавшими чуть ли не полщеки, бешеные удары ветра, в то время как Ренато безуспешно старался сохранить свою прическу и удержать галстук, бивший его по лицу. Это была единственная его забота. А вообще он был счастлив этим невинным развлечением, близостью Рыжей и сознанием, что она принарядилась для него.

Они слезли только после того, как совсем обалдели и оглохли от бесконечного кружения и криков, и вместе стали протискиваться сквозь толпу. Возле клеток со львами они задержались, и Ренато, желая разозлить Анжилена, предложил подразнить его собаку, но Рыжая заявила, что от этих львов очень плохо пахнет и у них, наверно, гнилые зубы, после чего молодые люди сейчас же двинулись дальше.

В толкучке около балагана с привидениями они встретили Зораиду, которую женщины, поддерживая под руки, выводили из дверей. Глядя на нее, Грациелла заметила:

— Даже тут и то не может, как все люди. Куда ни придет — везде как ненормальная.

Они пошли дальше, разговаривая о гладильщице, и Грациелла с искренней горечью поделилась с юношей своим убеждением, что все мужчины — негодяи. Эти слова задели Ренато за живое. Они пошли вдоль канала, в спокойной воде которого плавала луна, присели на ветхие мостки и стали кидать камушки в горластых лягушек, чтобы заставить их замолчать. Потом наступила томительная пауза.

Смущенный Ренато спрашивал себя, что ему мешает чувствовать себя с Грациеллой так же свободно, как раньше, а девушка ждала, чтобы заговорил Ренато: ей хотелось услышать его голос, услышать какое-то новое слово, она ждала этого слова, понимая, что тогда все изменится и ее жизнь станет полнее и красивее. Но она вела себя с Ренато так же, как с Зораидой, ни словом не ободряла его, не помогала ему заговорить и своим молчанием только усиливала его замешательство.

Ренато терзал свой галстук, минуты проходили за минутами, и его положение становилось все глупее и нелепее. Он сознавал, что чем дольше тянется их молчание, тем труднее нарушить его какой-нибудь прозаичной фразой и тем труднее вернуться к тому обычному тону, которым они разговаривали раньше. Они почти одновременно повернулись друг к другу: он, чтобы сказать что-нибудь галантное, она — с намерением ехидно спросить, не собирается ли он кидать камни в лягушек до рассвета. Лицо девушки оказалось совсем близко и, преодолев смущение, Ренато поцеловал ее. Рыжая уже подставила губы и закрыла глаза, но этот слабенький, неумелый поцелуй, который пришелся ей где-то около носа, вдруг разозлил ее. Она с досадой подумала, что все ее труды пошли прахом, потому что, конечно, пудра теперь слетела. Ренато повторил свою попытку, которая закончилась таким же плачевным результатом, и глупо засмеялся, стараясь скрыть свою робость и немножко подбодрить себя. Но оба чувствовали неудовлетворенность, обоих разбирала злость, и стало вдруг грустно.

Они пошли обратно, к людям; их разговор стал вдруг отрывочным и принужденным, они избегали касаться случившегося и пытались шутками преодолеть охватившую их необычную грусть.

Уже начали гасить огни, когда они вышли из «луна-парка» и отправились домой. В переулке не было ни души. Проходя мимо дома номер одиннадцать, они заметили во дворе свет и необычную суету, но не остановились и молча прошли дальше. Войдя в свое парадное, Рыжая повернулась к Ренато, чтобы попрощаться и поблагодарить его, и тут юноше показалось, что в ее голосе зазвенели слезы. Ренато чувствовал, что стоит ему заговорить — и его голос станет таким же. Он не понимал, что с ним происходит, и от этого ему становилось еще тяжелее. Порывисто обняв Грациеллу, он прижал ее к себе.

Так они и стояли молча, даже не целуясь, только тесно-тесно прижавшись друг к другу — так тесно, что обоим стало трудно дышать, — стараясь этой близостью победить свое смущение. В этом объятии нашла выход их взаимная жажда чистого и радостного чувства, в нем было желание избавиться от досадной неудовлетворенности первого поцелуя и взаимное прощение. Но самое главное, это объятие говорило им, что они нашли и понимают друг друга, что они готовы идти вместе.