Сильвия-Маджи Бонфанти - Переулок Солнца

Придя домой, Грациелла взглянула в зеркало и, мурлыча песенку, стала стирать со щек две черные полосы. Должно быть, Ренато, обнимая ее, нечаянно стряхнул с ее ресниц лишнюю тушь, но она успокоилась, вспомнив, что на лестнице было темно, и он, наверное, ничего не заметил. Высунувшись в окно, чтобы позвать Биджу, она увидела, как в окошке соседнего дома, которое тоже выходило на крышу, зажёгся свет и появился Ренато. Стирал со щек губную помаду, он смотрел на нее поверх разделявших их крыш и весело махал рукой. Теперь, когда не нужно было ни о чем говорить, потому что на таком расстоянии все равно ничего не было бы слышно, он снова стал развязным, насмешливым мальчишкой. Махнув на прощание рукой, он потушил свет. Рыжая тоже закрыла окно. Все уснуло, кроме Биджи, притулившейся на черной крыше, да луны, которая молчаливо смотрела на землю.

В Переулке Солнца двери всегда открыты, почти все дворы — проходные, балконы, которые обычно тянутся вдоль каждого дома, разделяются лишь веревочками, а крыши приводят к слуховым окошкам, за которыми тоже живут. Поэтому никто не может обособиться и не замечать живущих вокруг него людей. Здесь самое маленькое происшествие сейчас же становится общим достоянием и подвергается обсуждению. Каждый толкует его на свой манер, судачит, спорит, а в заключение всегда говорит: «Мне-то, положим, Все равно. Я это просто к слову». На что собеседник неизменно отвечает: «Кому вы это говорите? У меня своих бед хватает. Некогда мне в чужие дела влезать».

И все уверены, что это действительно так. Попробуйте обвинить кого-нибудь, в том, что своими пересудами он подталкивает дальше колесо сплетни, и он сочтет это за клевету. И все-таки любая новость мгновенно докатывается до самых отдаленных уголков, для нее словно не существует расстояния, особенно если случилось что-нибудь, что берет за сердце или чем-то вдруг очень трогает. В таких случаях из каждого самого темного закоулка нежданно-негаданно приходит полная величайшей человечности и великодушия поддержка. Так невзрачный, покрытый колючками куст за одну ночь вдруг преображается, расцветая огромными нежными цветами.

Именно так случилось с Блондинкой.

Никто никогда не питал к ней симпатии. Слишком уж она была замкнутой. И из дому она выходила в такое время, когда ее никто не мог встретить, и на балконе своем никогда не оставалась, чтобы поболтать с соседками, даже из окошка никогда не высовывалась, если во дворе кто-нибудь слишком громко смеялся. Из всего переулка она одна ухитрилась отгородиться от людей четырьмя стенами своей комнаты и сделать их непроницаемыми. За это-то на нее и обижались.

Однако теперь положение изменилось, потому что Блондинка заболела.

Доктор уже много раз навешал ее, и как только во дворе раздавались его шаги, женщины бросали свои дела, высовывались из дверей и выбегали на лестницу, стараясь по его лицу догадаться о последних новостях.

Доктор, проклиная каждую сбитую ступеньку, сухо отвечал на приветствия, и никто не осмеливался остановить его и расспросить.

Между тем из комнаты Блондинки все чаще слышался кашель. Кашель был упорный, жалобный, как безутешный плач ребенка. Этот кашель глухо отдавался под темной аркой ворот и слышался даже в переулке.

И вот однажды, когда Арнальдо только что вернулся домой, перед ним появилась Нунция.

— Что у вас случилось? — спросила она. — Нужно вам чем-нибудь помочь?

Однако ей достаточно было оглянуться вокруг, чтобы понять, что помочь нужно, даже очень нужно. Она сразу же забрала целую охапку грязного белья и подняла на ноги всех женщин.

Зораиду не пришлось просить поштопать и погладить. Йетта принялась бегать вверх и вниз то с горячим молоком, то мясом для супа. Через несколько часов уже весь дом был в распоряжении больной, Йоле, обремененная большой семьей, с которой она и без того еле справлялась, не имея возможности уделять Блондинке столько времени, сколько другие, и желая скрасить ее одиночество, отдала ей своего дрозда, предварительно тщательно почистив клетку. Нерина молилась за нее, а учитель послал книги, чтобы больной не скучно было лежать.

Блондинка превратилась в Марию, и за короткое время о ней стало известно все.

После скандала она должна была уйти из родного дома и из своей деревни («Бедняжка!», «А какой все-таки подлец!», «И родители тоже хороши! Выгнать родную дочь в таком положении!»). Ребенок родился в родильном доме, а потом умер в приюте, куда пришлось его отдать, потому что у нее не было молока. Одна, без работы, больная, она рискнула попытать счастья в городе, но нашла там сперва голод, а потом Арнальдо, который стал для нее опорой.

На глазах у женщин, слушавших эту историю, были самые искренние слезы.

А он, Арнальдо, поставил ей условие: никаких отношений с соседями, чтобы не было сплетен. Правда, ни в чем другом он ей не отказывал и обращался с ней хорошо. Но вот уже несколько месяцев, как старая болезнь обострилась, и теперь Мария была уверена, что умрет.

Она говорила безразличным тоном, как человек, которому уже все равно, и от этого тона у женщин, присутствовавших при разговоре, разрывалось сердце. Они наперебой старались ободрить, поддержать бедняжку комплиментами, супами, ложью.

— Ну, ну! В ваши-то годы? — говорили они. — Смешно слушать даже! В вашем возрасте не хочешь, да выздоровеешь!

Теперь дверь Арнальдо была открыта для всех. Возвращаясь с работы, парикмахер каждый день заставал у постели больной новую сиделку. Когда была очередь Нунции, то и для него находилась тарелка горячего супа. Он молча ел, все время чувствуя на себе внимательный взгляд прачки, которая, скрестив руки, стояла в стороне и ждала, когда он кончит. После этого начинался допрос.

— Ну и как же? — спрашивала она. — Что же ты теперь собираешься делать? Ведь нужны деньги.

Арнальдо, однако, всегда был на мели.

— Но в конце-то концов работаешь ты или нет? — не унималась Нунция.

— Работаю, да, работаю, — отвечал он. — Но долги-то я должен платить?

— Какие долги?

— Да мебель эта! Если я не буду платить, ее заберут. А моя бедняжка в таком положении, что наверняка не перенесет этого. Если же я плачу за мебель, то мне не на что покупать лекарства. А так она еще скорее помрет.

Эта мебель, купленная для Марии, но уже не радовавшая ее, стала дорога всем. Каждая женщина, живущая в доме, не раз стирала с нее пыль, осторожно водя тряпочкой по полированной поверхности, и каждая, уходя, задерживалась у большого зеркала, в котором можно было видеть себя всю, с головы до ног.

Когда подошел срок платить очередной взнос, жильцы объединились, общими силами наскребли нужную сумму, и один вексель был погашен. Однако чтобы сделать это, каждый отдал последнее, и, конечно, у всех — у одних раньше, у других позже — подошел такой момент, когда они, стыдливо пряча глаза, вынуждены были смиренным голосом напоминать Арнальдо, что если он может… то хорошо бы… но если не может, то пусть считает, что никакого разговора не было. Арнальдо не успел еще до конца расплатиться с долгами, а уже приближался срок следующего взноса.