Вильям Козлов - Три версты с гаком. Я спешу за счастьем

— Ну — ну, поглядим…

Калитка распахнулась, и на тропинке появился Эд. Он научился открывать дверь носом. В пасти — большая кость с остатками вареного мяса. Важно прошествовав мимо Артёма, Эд положил кость к ногам хозяина.

— Чего же мне обглоданную мосталыгу принёс? — усмехнулся Гаврилыч. — Вот если бы маленькую…

Пёс, преданно глядя в глаза хозяину, поелозил хвостом. Дескать, закусывай, не стесняйся… Отличная кость!

— Грызи, братец, сам, — сказал Гаврилыч и потрепал пса по шее. — Вон у тебя какие клыки! А мне уж и корку хлеба не разжевать своими зубами.

Когда Эд с костью залёг в тени у колодца, Артём только покачал головой.

— Первый раз вижу такое, чтобы собака костью поделилась…

— Знает, что я с ним тоже последним куском поделюсь, — сказал Гаврилыч.

Закончив скамейку, Артём показал плотнику. Тот повертел её в руках и осторожно поставил на землю.

— Сидеть можно, — неуверенно сказал Артём.

— Сидеть и на земле можно, — заметил плотник. — Покажи — ка лучше, чего это ты все карандашом чиркаешь да чиркаешь?

Артём протянул ему альбом. Гаврилыч долго и внимательно разглядывал рисунки, причмокивал, улыбался.

— Это, стало быть, я? Ну и рожа… — Не похож?

— Брось на меня бумагу изводить… Лучше Мыльникова изобрази. Видный из себя и к тому ж директор спиртзавода… А это учителка? Татьянка? Гляди — ка, почти голая… Добра девка, ничего не скажешь. Вот эту рисуй. Девка, правда, с норовом, но зато красивая.

Гаврилыч с сожалением закрыл альбом, сдул пыль с обложки и вернул Артёму.

— Я вот все удивляюсь, — сказал он. — Есть на свете люди, которые книжки пишут, музыку сочиняют, вот рисуют… Это как, от рождения богом дано или научиться можно?

Артём не сразу ответил. Читая книги последних лет, слушая музыку, песни, смотря кинофильмы, сравнивая живопись, он все чаще и чаще думал, что многое из всего этого не имеет никакого отношения к настоящему искусству. Модные пустые песенки под оглушающий визг оркестра, которые исполняют перед микрофоном полные достоинства, но безголосые девицы и парни; трескучие, как барабанная дробь, стишки бездарных поэтов; полуабстрактная, полуплакатная мазня живописцев и графиков — все это можно легко научиться делать, не имея даже маломальского таланта.

Артём попытался растолковать плотнику свои соображения. Тот, слушал внимательно, не перебивал, а когда Артём закончил, неожиданно подытожил:

— Выходит, в вашем деле таким, как Серёга Паровозников, вольготно живётся? Ежели простому человеку вместо хлеба мякину подсунуть, он сразу разберётся, что к чему, а вот с книжкой или музыкой, видать, потруднее…

— Людей, Гаврилыч, не так — то просто обмануть… Настоящий талант — он как луч солнца: далеко светит. И всегда рано или поздно найдёт дорогу к читателю или слушателю. Плохую книжку и читать не будут. Так же и пустая песня человека за душу не возьмёт. Как говорится, в одно ухо влетит, в другое вылетит. Кстати, всех этих ремесленников и не интересует, как люди относятся к их продукции…

— Ну ладно, а как вот ты сам о себе думаешь? Художник ты? В альбоме — то много чего начиркано, так это все наспех. А настоящие — то картины есть у тебя?

— Если бы я не верил, что когда — нибудь напишу настоящую картину, — сказал Артём, — я бы давно краски и кисти забросил… И честное слово, поступил бы к тебе в ученики. Лучше быть хорошим плотником, чем плохим художником.

— Так я и разбежался тебя брать… В плотницком деле тоже талант нужен.

На следующий день, когда Артём вернулся из столовой, рядом с его грубой кособокой скамейкой — золушкой стояла ладная крепкая скамейка — принцесса. Она сияла на солнце древесной свежестью. Коричневые отполированные сучки, будто родимые пятна, были рассыпаны на гладкой поверхности. Казалось, четыре фигурные ножки сами выросли из широкой доски. Скамейка, в отличие от Артёмовой, была сделана без единого гвоздя. И лишь в пазах застыл белыми пузырьками казеиновый клей. Мимо такой скамейки не пройдёшь: остановишься, полюбуешься и присядешь. Сама тебя приглашает, уговаривает.

Артёма уже все знали в посёлке и, проходя мимо дома, здоровались по сельскому обычаю: мужчины снимали кепки, а женщины кланялись, певуче произнося при этом:

— Доброго здоровьичка-а!

Артём тоже кланялся, отвечал, что на «здоровьичко» пока не жалуется, желал всем доброго утра. Гаврилыч, занятый своим делом, на дорогу не смотрел. И вообще, если с кем он и здоровался, то делал это обстоятельно: вонзал топор в бревно, подходил к калитке, крепко жал руку, потом доставал табак, бумагу и закуривал. Начинался разговор о последних новостях и о дороге, которую никто не хочет ремонтировать. Человек, спешащий на работу, разумеется, не мог подолгу задерживаться, поэтому Гаврилыч охотно беседовал со стариками и старухами. Выкурив цигарку, внезапно обрывал неторопливый, разговор и, забыв про собеседника, снова брался за топор. А собеседник, несколько ошарашенный, ещё с минуту топтался на месте, потом, вспомнив про дела, смущённый, уходил.

В субботу поздно вечером, когда на танцплощадке умолкла музыка, в калитку громко постучали. Артём наспех оделся и вышел. Над домом ярко светила полная луна. Доски у колодца серебристо блестели.

Стучал Кошкин. Он тоже, видно, только что соскочил с тёплой постели, глаза его часто — часто мигали, будто в них попала пушинка с подушки, а лицо было озабоченным.

— Там, у вокзала, сильно дерутся, — сказал он. — Надо что — то делать.

Ещё не зная, что делать, Артём вместе с ним побежал к тускло освещённому вокзалу. Они немного опоздали. Драка только что закончилась, и один из парней стоял на коленях, согнувшись в три погибели. Даже при луне было видно, как побледнело его лицо. Парень прижимал обе ладони к правому боку и негромко стонал. Заметив приближающихся Артёма и Кошкина, три других парня пустились бежать. Не раздумывая, Артём бросился вдогонку за одним из них. У железнодорожного пакгауза парень что — то выбросил. Предмет, холодно блеснув в лунном свете, упал в траву. У пульмана, стоявшего в тупике, Артём настиг беглеца и обхватил за плечи. Парень молча стал вырываться, и тогда Артём повалил его прямо на блестящие рельсы. Парень затих, дыша водочным перегаром. Артём поднялся и сказал:

— Быстренько вставай, и пойдём!

Тот покорно встал и пошёл назад, где все ещё стоял на коленях раненый. Возле него маячила фигура Алексея Даниловича. По дороге Артём поднял брошенный нож и положил в карман. Кошкин нагнулся над пострадавшим. Парень, не обращая на него внимания, молча разглядывал свою окровавленную ладонь.

— Олежка! — узнал подошедшего Кошкин. — Доигрался, сукин сын! — Взглянув на Артёма, пояснил: — Первый драчун в посёлке… В прошлом году судили паразита. Два года условно получил и вот тебе снова отличился!