Вильям Козлов - Три версты с гаком. Я спешу за счастьем

— Я же обещал, — тихо сказал Женька.

— Ты оставь мне альбомы, я ещё хотел бы на них взглянуть. Не возражаешь?

— Глядите, — сказал Женька и решительно зашагал к калитке.

— Приходи, я буду ждать тебя. Женька обернулся, глаза повеселели.

— Правда покажете картины? — спросил он.

— Вот чудак! — улыбнулся Артём. — Конечно, покажу.

Гаврилыч появился лишь на четвертый день. Был он выбрит, редкие волосы приглажены. Верный Эд, проводив до калитки, отправился куда — то по своим собачьим делам. Как ни в чем не бывало плотник достал из сумки инструмент и принялся за работу. Будто и не отсутствовал три дня. Просто сходил пообедать и вот вернулся. Рубанок в его руках уверенно строгал доску. Стружка, завиваясь, брызгала в стороны. Лицо Гаврилыча невозмутимо. Огрызок синего химического карандаша торчал за ухом. Артём всегда удивлялся, как это Гаврилыч при своей склонности к выпивке никогда не терял инструмент и даже вот этот жалкий огрызок карандаша? Случалось, напивался так, что и голову немудрёно потерять, а вот карандаш за ухом каким — то непостижимым образом оставался на месте.

Артём ожидал, что плотник расскажет, что с ним приключилось, но тот и не думал. Он чиркал карандашом по чисто выструганной доске, делал зарубки топором, долбил пазы. Артём собирал обрезки досок и складывал под невысоким навесом, который сам сколотил.

— Отдохнул? — наконец не выдержал и первым спросил Артём.

— В гостях разве отдохнёшь? — сказал Гаврилыч.

— В гостях? — усмехнулся Артём. — А я слышал — в милиции.

— Дружок у меня там, в Бологом… У него и гостил. Уважаю я его, умный мужик! С ним и поговорить — то приятно.

— А мне говорили, что тебя вместе с Эдуардом Юрка — милиционер на мотоцикле прямым ходом в кутузку доставил.

— Так Юрка ж у него в подчинении, — сказал Гаврилыч. — Ему вышел срочный приказ — и доставил.

— Вышел приказ?

— Митрич — то повыше начальник, чем Юрка… Видишь ли, ему понадобился я. Ну, он сымает трубку — и Юрке, так, мол, и так, малой скоростью на мотоцикле, значит, доставь мне Гаврилыча, то есть меня. Юрка и доставляет. Ему прикажут — он и тебя отвезёт куда надо.

— Зачем же ты вдруг милиции понадобился?

— Надумали они строить гараж… У них — шутишь — пять машин, не считая мотоциклов. Ну а настоящих специалистов под рукой не было, вот и нагородили не лучше, чем тебе Серёга Паровозников. Мне и пришлось за бригадира трое суток… то есть три дня. Выправил им гараж, как полагается, — и домой. Инспектор ГАИ самолично привёз сюда нас с Эдом… А начальник благодарность объявил и долго руку тряс. — Выручил, значит, милицию… — Трое суток на казённых харчах, спал, правда, на нарах, и на замок закрывали… Но там чисто было, ничего не скажешь. И даже в душе разок помылся. Баню, конечно, больше уважаю…

— Много ли ты там заработал? И вином тоже с тобой расплачивались?

— Я у них, Иваныч, вроде шефа… Ну, шефствую над ними, что ли. А шефы денег не берут с подшефных. В прошлом году коридор в милиции отгрохал. Правда, тогда я не трое суток полу… отработал, а пятнадцать…

— Ты прав, — сказал Артём, — твой дружок Митрич умный человек. Вряд ли кто ещё другой может создать тебе такие благоприятные условия для работы.

— Я и говорю, умный… Напоследок душевно мы с ним потолковали. Жалко, ни разу не довелось с хорошим человеком выпить.

— А что ж так?

— Он бы, понятно, уважил, да служба у них сам знаешь какая. Раз поставлен государством на ответственное дело — шабаш, не пей! Вот Мыльников — директор спиртзавода, у него водка да спирт — что вода ключевая… Залейся. А его никто пьяным не видел. И рабочих держит, будь здоров! У него на заводе пьяного не увидишь, а ежели бы сам выпивал, тогда что? Весь завод хмельной ходил бы. Таким людям, я считаю, выпивать никак нельзя. От этого вред любому делу может большой выйти… Вот я выпиваю, тут никакого вреда нету…

— Ну, как сказать, — заметил Артём.

— Мне уже пятьдесят, — продолжал Гаврилыч, — а ещё ни разу никем, окромя топора и рубанка, не командовал. Надо мной командиров было — не счесть. Как помню себя, все мною командовали. С малолетства. Разных на своём веку начальников повидал: и глупых и умных. Когда умный да душевный, тогда и не чувствуешь, что тобою командуют. Умеет человек так подойти, что все для него сделаешь, живота не пожалеешь. А дурак, он и есть дурак. За версту видно. У такого ходить под началом — не приведи господь… Вот в армии случай был. Старшина занятия проводил. Показывал, как надобно с гранатой обращаться. Это ещё перед отправкой на фронт. Ну, один солдатик обмишурился и вытащил чеку — то. А предохранитель прижимает к корпусу. Подходит к командиру: «Вот, говорит, тут штучка одна выскочила». Старшина аж в лице переменился. «Бегом, — кричит, — отсюдова! Вон туда, в кусты… и вставь чеку на место, чтобы все как было!» Солдатик побежал, конешно, приказ есть приказ. Немножко погодя слышим — рвануло! Мы туда, а солдатик стоит, все лицо в кровищи и обеих кистей нет… А старшине скомандовать бы, чтоб швырнул гранату в овраг — и всего делов.

— Судили его?

— Солдатика — то?

— Старшину.

— Суди не суди, а человек на всю жизнь без рук остался… Когда на фронт отправляли, старшины с нами не было.

Гаврилыч взял готовую доску и ушёл в дом, немного погодя послышался стук молотка. Артём достал из сумки стеклорез, линейку и стал подгонять к раме стекла. Первое стекло треснуло с краю, второе отломилось как раз по метке. Пока Гаврилыч возился на кухне, Артём вставил раму на место. Он думал, плотник ничего не заметил, но Гаврилыч потом сказал:

— Сурьезные у нас парни! Небось из — за девки стекло — то высадили? — И, сморщившись, зафыркал, закашлялся. Это означало у Гаврилыча смех.

Артём взял альбом, перья, тушь и забрался на чердак. Мастерская ещё не была готова. Пока настлан пол да вставлено самое большое в посёлке стекло. Артём обратил внимание, что смеховцы останавливаются возле его дома и, задрав голову, подолгу смотрят на диковинный фонарь под крышей. А бабка Фрося как — то поставила полные ведра на землю, сняла коромысло и перекрестилась на окно. Потом подошла к крыльцу, поздоровалась за руку и принялась расспрашивать:

— Чевой — то это у тебя наверху такое, Артемушко? Таких большущих окон сроду не видывала.

— Мастерская это, бабушка, — стал объяснять Артём, но старуха будто не слышала. — Давеча иду из лесу, козе своей травы серпом нажала, гляжу — будто горит дом — то твой… Я так и ахнула. Батюшки, думаю, не успел выстроить, ан уж пожар! Гляжу, будто машин пожарных не видать, народу тоже… А это, сынок, солнышко садилось, да прямо в твоё окно красным огнём — то и ударило…

Артём нагнулся к старушечьему уху и снова попытался объяснить, что художникам необходимо много света, вот и пришлось ему такое большое окно вставить… И пусть она скажет своей внучке Маше, чтобы приходила к нему. Будет портрет её рисовать.