Валерий Мусаханов - Испытания

Валя Сулин уже закончил свою часть, выдал чертежи конвертированного маломощного двигателя, за основу которого был взят одноцилиндровый мотор серийного мотоцикла, и теперь снова пропадал на обмерных стендах в испытательном — гнал работу, которую хотел обсудить еще до Нового года. Григорию же оставалось самое неинтересное: пересчет шестерен в коробке скоростей и редукторе, изменение системы отопления и вентиляции в расчете на уменьшенный салон и другие мелкие переделки. И хотя детский автомобиль числился самостоятельным проектом, группе не дали узких специалистов — агрегатчиков, электриков, — так что все приходилось делать самому. Если бы не проект автомобиля, над которым Григорий трудился несколько лет, то сейчас ему пришлось бы работать не покладая рук.

На душе у Григория с утра было скверно, почему-то ранний, неожиданный снег раздражал. Работа не шла — все хотелось спуститься к Жоресу, хотя Григорий и понимал, что этого не следует делать. Сутулясь над столом, он хмуро обсчитывал на линейке передаточные числа шестерен и курил уже, кажется, пятую с утра сигарету. За спиной в большое окно вползал снежный день, но Григорий не выключал потускневшего желтого огонька под алюминиевым колпаком настольной лампы, лишь слегка золотившего шкалу линейки и его руки. Работалось без охоты, проплывали невнятые, отрывочные посторонние мысли о скуке одиноких осенних вечеров, о том, что все-таки надо купить телевизор. Клубились в КБ шорохи голосов, приглушенные, серые, как утренний туман. Скверно было на душе, и он подумал с тоской: «Хоть бы пришел кто-нибудь…»

— Вы — Григорий Иванович Яковлев? — Из-за края чертежной доски выглядывало смуглое лицо незнакомой девушки.

— Я — Григорий Иванович Яковлев, — хмуро ответил он, бросил счетную линейку на стол и откинулся на спинку жесткого стула.

Девушка обогнула доску и показалась вся — в красной поблескивающей куртке и только что входившей в моду непривычно короткой юбке. «Это чучело еще откуда?» — чуть удивленно подумал он.

— Еле нашла вас, никто не знает, где вы находитесь, — облегченно вздохнув, сказала девушка.

— Я и сам часто не знаю, где нахожусь. — Он взглянул на нее внимательнее и не понял, хороша эта девушка или дурна собой, — не было опыта, чтобы разобраться, где ухищрения косметики, а где настоящее. — Но вам-то я зачем понадобился?

— Может быть, вы позволите мне сесть? — Она сняла ремешок большой сумки с плеча.

— Пожалуйста, — поспешно ответил Григорий, отвернулся в замешательстве, поискал глазами по столу и выключил настольную лампу.

Она подтянула стул Сулина, села, поставив свою сумку на пол. Взгляд ее показался Григорию жестким, проницающим, хотя тугие полные губы улыбались кокетливо.

— А что это вы днем с лампой? — Улыбка стала еще ярче, ямочки на щеках запали, а глаза остались все те же — острые, проницающие и темно-бархатные.

— А… ищу человека.

Ее улыбка злила, потому что казалась вымученной.

— Ну и как?

— Ну, и пришли вы. — Григорий взял линейку, надвинул ползунок, считая результат, но уже забыв, зачем это число, втолкнул движок в корпус, снова положил линейку на стол и вопросительно взглянул на девицу: «Какого рожна ей надо?»

— Я из газеты.

— А я уж подумал, что вы агент по страхованию. — Почему-то хотелось обидеть эту девицу, сбить спесь.

— В самом деле похожа? — Тут ее глаза мягко блеснули, теперь это была действительно улыбка. Григорий даже поймал себя на том, что рот у него полуоткрыт, и сжал губы.

— Не знаю. Теперь ведь не поймешь, кто ассенизатор, кто профессор, все похожи друг на друга, — сказал он хмуро, ощущая какой-то неуют в присутствии этой стриженой с искусственными сединками в черной мальчишеской голове. Может, это чувство возникало оттого, что сидела она слишком свободно, закинув ногу на ногу, и совсем близко были ее круглые колени, почему-то все время попадавшиеся на глаза.

— Люди теперь довольно быстро меняют, так сказать, свой статус. Год или два назад рабочий, потом инженер. Ведь вы тоже не сразу стали автоконструктором. — Смуглое ее лицо, цветом своим напоминавшее о южном курортном солнце, стало серьезным, но теперь улыбались глаза — насмешливо, бесовски и беззащитно по-девичьи.

Григорий спросил вдруг охрипшим голосом:

— Как вас зовут?

— Софья Николаевна, — словно недоумевая, ответила она и тут же быстро добавила: — Можно просто — Соня.

Григорий кивнул утвердительно, будто знал ее имя заранее; рассеянная задумчивость наползла на него, и глаза обратились внутрь. Долго смотрел он в упор на девушку и не видел ее, потом заморгал, словно пробудившись.

— Так чем могу быть полезен?

— У вас неприятности? — почти шепотом спросила она и наклонилась вперед так, что глаза, темные, бархатные, беззащитные, стали близко-близко. Пахло от нее холодным, чуть уловимым, мятным чем-то.

— Что это за духи у вас? — удивленно и волнуясь, спросил Григорий.

— Какие духи? — Она не отклонилась, только испуганно дрогнул взгляд.

— Ну эти… мятой пахнут. — Он покраснел, поняв бестактность вопроса.

Она откинулась на спинку стула, повела плечом, принужденно улыбнувшись.

— Нет никаких духов: это лепешки мятные…

— Извините, — потупился Григорий. Он слышал, как шуршит она сигаретной пачкой, чиркает спичку, но не поднимал головы. Оцепенелость и грусть ощущал он, словно внезапный, незнакомый недуг. «Да что же это?.. что?!» — тоскливо пытал он себя, вперясь глазами в серые шашки пластикового пола. Ему не хотелось говорить, но и не хотелось, чтобы эта девушка ушла, — пусть бы сидела так, лишь бы чувствовать ее присутствие, вслушиваться в тихое шелковое шуршание красной куртки, вдыхать дым ароматной сигареты. «Что же это?.. что?!»

— Григорий Иванович, может быть, я не вовремя? — Голос ее был осторожен, как будто разговаривала с больным.

— Да нет… — Григорий поднял глаза, но посмотрел мимо нее в окно.

Дымное, в белесых размывах клубилось небо, над ничем не загороженной далью полигона, и где-то у южной черты, за сизым облаком с розовой гривой, проглядывало солнце. Тревога томила и грусть.

— Хотелось поговорить с вами, — тихим голосом больничной сиделки сказала она.

— Пожалуйста, — с подавленным вздохом откликнулся он. — Только о чем?

— Я слышала о вас как о спортсмене-автогонщике, потом узнала, что вы стали конструктором… — Она осеклась под его взглядом.

— От кого вы узнали? — спросил он рассеянно, думая о чем-то другом, неуловимом.

Она глубоко, до ямочек на щеках, затянулась сигаретой, округлив полные губы, и сказала жалобно:

— Я не могу вам лгать почему-то, — и улыбнулась беспомощно и виновато. Только тогда Григорий понял, что она очень молода и красива, и ему вдруг стало легко.