Валерий Мусаханов - Испытания

— Ой! — восторженно вырвалось у Сони. — Какие красивые!

Она прошла дальше вдоль стола, чтобы увидеть автомобильчики сбоку, потом отошла, склонив голову, долго и как-то проникновенно глядела. Есть люди, умеющие слушать, — она умела смотреть. Григорий вдруг увидел все ее глазами: ярко освещенный ряд цветных сверкающих моделей на черном с белой сеткой пластике; невысокую фигуру Жореса, зорко наблюдающего из-под приспущенных век; себя, глуповато улыбающегося, в немодном и старом сером пиджаке (хорошо, рубашку сегодня свежую надел), в синем мятом галстуке, но это почему-то не вызвало в нем недовольства или неловкости — радость распирала его, модели нравились еще больше, и сам он, может быть, впервые в жизни, нравился себе.

— Да-a! Такую бы и я купила. — Соня указала на красное спортивное купе, и Жорес довольно кивнул. — А сколько будет стоить такая машинка?

Художник взглянул на Григория, и она выжидательно посмотрела на него.

— Ну, сейчас трудно сказать точно. Цена, продажная, розничная, зависит от многих факторов, — стараясь быть хладнокровным, сказал Григорий, помолчал и закончил уверенно: — Но думаю, что в производстве обойдется не дороже самой простейшей из существующих машин. Потребителю выйдет в итоге дешевле, потому что автомобиль экономичнее, долговечнее, то есть дешевле в эксплуатации. — И, уже заволновавшись, не выдержал: — Да сравнения никакого быть не может, это же — машина. Она лет десять, а то и больше, не будет стареть морально.

— Григорий Иванович, пожалуй, близок к истине. Загадывать, конечно, дело неблагодарное, но если бы… — Жорес вдруг осекся с виноватой улыбкой, тряхнул головой. — Нет, тьфу-тьфу, не будем искушать судьбу. Рано говорить.

— Да, да, ты прав, — сам внезапно испугавшись, поддержал Григорий.

— А можно их сфотографировать? — Соня, наклонив голову, что-то нашаривала в своей большой сумке.

— Нет! Ни в коем случае! — замахал руками Жорес.

— Да, Соня, это нельзя. Даже показывать было нельзя. — Григорий озорно усмехнулся. — Так уж, в виде исключения. — Он повернулся к художнику. — Жора, я сейчас уйду. Сегодня тебе не понадоблюсь?

— Иди, — прищурился Жорес. — Завтра с развеской поколдовать надо будет в детском. Всего доброго, Соня. — Он снова отвесил ей свой светский поклон.

Когда они вышли за проходную института, Григорий спросил у Сони:

— Вы на чем от шоссе добирались сюда?

— Пешком, конечно. К вам же никакой транспорт не ходит. Удивляюсь просто, как столько людей добирается утром.

— У нас автобусы к метро на Московском подходят и всех привозят прямо к дверям, и так же — вечером. А вот нам придется топать — тут больше километра. Давайте вашу сумку.

— Ничего, дождя нет. — Она сняла ремень сумки с плеча, передала ее Григорию.

— Ого! Что у вас там такое, кирпичи?

— Почти что: диктофон, фотоаппарат, книжка и так, по мелочам, еще с килограмм наберется. Я уже привыкла и без поклажи чувствую себя неуверенно.

Они шли прямо по полотну уже просохшего асфальтобетона подъездной дороги. У Сони была упругая, с широким шагом походка, она нисколько не отставала от Григория.

Солнечные лучи, прорезав косыми лезвиями лилово-сизые облака на юге, вызолотили верхушки тополей, окаймлявших слева подъездную дорогу, а впереди, над шоссе, небо было серебристо-белесым и мягким.

Григорию, может быть, только один или два раза до сегодняшнего дня доводилось идти пешком по этой дороге, и он помнил лишь досаду от потери времени, но сегодня все было другим — ровная серая лента дороги, неподвижные, чуть заметные тени тополей на полотне, спиртной осенний запах от еще зеленой, но усохшей листвы и еле ощутимая при дыхании знобкость воздуха, наверное, оставленная истаявшим снегом, — казалось, все чувства его обострились, и сквозь рев моторов, доносящийся с полигона, он слышит короткий хруст черенков, когда порыв ветра срывает пригоршню тополиных листьев, и чувствует тепло от изредка касающегося локтя девушки. И дорога кончилась неожиданно быстро, он не успел сказать ей ни слова. Уже на шоссе спросил:

— Соня, вы везучая?

— Ну, когда как. Сегодня, может быть, да. — Она без улыбки посмотрела на него; Григорий увидел тревогу в ее темных глазах и заволновался сам.

— Тогда нам должно попасться свободное такси, — глухо произнес он, опустив лицо.

— А нельзя на автобусе? — Смешливые нотки слышались в ее голосе, но Григорий не поднял головы, волнение его можно было скрыть только словами.

— Автобусом долго и потом все равно пересадку делать.

— Не надо торопиться, прошу вас, — произнесла она тихо и, как давеча, дотронулась до его руки.

Григорий не ответил, он чувствовал: слова сейчас ничего не значат или значат слишком много — неточность и спешка могут развеять зыбкую, но ясно ощутимую связь, сразу возникшую между ними, а тогда рухнет все, ничего не поправишь. Он уже не мог представить себе, что два часа назад не был даже знаком с этой девушкой, что ее не было в его жизни. Он глядел вдоль шоссе, уходящего к освещенному краю неба, навстречу движению машин, и глаза влажнели от стылого ветра.

А потом старенькая «Волга» с пожилым молчаливым шофером везла их по дневному лиловому городу, по Московскому проспекту, шумному и просторному, мимо фасадов старых питерских домов на Фонтанке, по улице Дзержинского — к призрачно желтеющему в слюдяной искристости сизого неба шпилю Адмиралтейства. Пожилой, молчаливый водитель плавно делал повороты, плавно притормаживал у перекрестков, и казалось, что машина неспешно и ровно плывет в осеннем ленинградском воздухе, не касаясь асфальта. Еще на шоссе Григорий придвинулся к Соне (удержаться от этого было выше его сил), но она повернула к нему лицо, округлив глаза, с шутливым (или настоящим) страхом указала взглядом на спину шофера, чуть отодвинулась и крепко взяла его за руку, — так и ехал он всю дорогу, боясь шевельнуться и глядя только вперед. И странно: он, против обыкновения, не волновался и не испытывал раздражения, знакомого любому шоферу, который оказывается пассажиром в чужой машине.

Потом они сидели в ресторане-поплавке у невской набережной. Из окна за маслянисто-темной рекой были видны бело-голубое здание Кунсткамеры с астролябией на стройной башне, троллейбусы и машины, неслышно плывущие по Университетской набережной, слюдяное сизое небо. Было еще малолюдно в непритязательном чистом зале, радовали глаз нетронутой свежестью салфетки, свернутые пирамидкой. Тихо поскрипывал деревянный остов ресторана-поплавка, и чуть веяло сыростью из приотворенного окна.

Без куртки Соня показалась Григорию другой, новой и еще более красивой. На ней была синяя в мелкий желтый цветочек блуза, похожая на мужскую рубашку, тонкая шелковая ткань туго обтягивала плечи и небольшую грудь, широкие манжеты прикрывали запястья. В этой синей блузе она еще больше смахивала на мальчишку. Григорий через стол, не отрываясь, смотрел на нее и молчал. С того момента, как сели в такси, они не сказали друг другу ни слова и в ресторан завернули, не сговариваясь, выйдя из машины у памятника Петру на набережной.