Валерий Мусаханов - Испытания

— А почему щелчка не слышно, как работает кремень?

— Тут не кремень. Запальную искру дают пьезокристалл и транзистор. — Григорий взял зажигалку из рук Игоря Владимировича, подержал, словно взвешивая на ладони, и спрятал в карман.

— Чье это производство?

— Кажется, шведская, — поморщившись, ответил Григорий. Вопросы эти, видимо, раздражали его. Но Игорь Владимирович не смог удержаться еще от одного — почему-то появление этой зажигалки у Григория удивило и заинтересовало его.

— Где приобрел такую? — Он с шутливой улыбкой взглянул на своего ученика и сделал удивленные глаза, чтобы хоть как-то ослабить назойливость вопроса.

— Подарили. — Григорий стал еще угрюмее, и голос прозвучал глухо и зло. Он положил сигарету в пепельницу.

Игорь Владимирович только теперь заметил, что на Григории новый, хороший и, наверное, дорогой костюм. Как-то особенно плотно приникали к груди добротно выработанные лацканы с четкими уголками, и хотя костюм был обычного для Григория темно-серого тона, но, не в пример прежним, изящнее. Голубоватая рубашка с модным закругленным воротничком и, что еще удивительнее, — галстук. Не помнил Игорь Владимирович, чтобы когда-нибудь Григорий повязывал галстук, а тут сразу не какой-то там пегий клинышек, изготовленный швейной артелью, а заграничный, синевато-стальной, в рубчик, с едва заметной красной искоркой, безукоризненно завязанный галстук. Григорий был сегодня одет с таким безупречным вкусом, что это даже не бросалось в глаза. Игорь Владимирович был потрясен. Он знал, как трудно постигается искусство хорошо одеваться, его самого учили этому женщины, иначе он, детдомовский воспитанник, не умел бы ничего. И сейчас Игорь Владимирович понял, что так одеть его ученика могла только женщина, женщина с хорошим вкусом. И смешанная с грустью ревность шевельнулась в нем, — ревность к молодости, к будущим победам и увлечениям Григория. Игорю Владимировичу хотелось еще о чем-то спросить, но момент вопросов миновал, и он сказал уже деловым тоном:

— Так ты усвоил, каким должен быть доклад на совете?

— Усвоил. Только я так не хочу. — Григорий прямо взглянул на Игоря Владимировича. — Пора называть вещи своими именами, так, как они заслуживают, иначе ничего никогда не получится. — Он чуть наклонился вперед, нагнул голову, и поза его в кресле стала такой, будто он сидит за рулем гоночного автомобиля. Эта поза холодного упорства всегда раздражала Игоря Владимировича, но и внушала странное уважение, как нечто недоступное ему самому.

— А работу свою живьем ты хочешь увидеть или предпочитаешь остаться с чертежами, как престарелая гимназистка со своим альбомчиком? — уже не в силах сдержать раздражение, спросил Игорь Владимирович.

— Дело не в одной этой работе. Что она, последняя, что ли? — голос Григория был глухой и злой.

— Именно в этом дело, — уже спокойно ответил Игорь Владимирович, — именно в том, что не последняя. Так будь последовательным, добейся права на следующую, на третью, пятую, сотую — лиха беда начало.

— А почему начало должно быть бедой? Почему я, как дикарь, чтобы обмануть злых духов, должен, идя на охоту, говорить, что иду по дрова? Какая здесь последовательность, какая логика? — Григорий выпрямился в кресле, губы сошлись прямой и жесткой чертой, и резче выступили скулы на худом лице.

— Логика здесь в том, что люди субъективны, а твои слова — еще одно тому доказательство. И всегда всякому, кто предлагал что-нибудь новое, приходилось преодолевать эту субъективность, — спокойно возразил Игорь Владимирович. Он чувствовал, что если сейчас принять тон Григория, то весь разговор перейдет в перепалку.

— Когда говорят о конкретных вещах, не должно быть субъективности. Не субъективность это, а идиотский маразм. Когда люди думают, что владеют истиной в последней инстанции, — это всегда маразм, и он страшнее любого невежества: невежду можно обучить — маразматик ничему учиться не хочет, он истерически настроен на самосохранение, он хочет только одного — сидеть, дремать и пускать маразматические слюни. — Григорий снова взял сигарету. Игорь Владимирович заметил, что рука у него дрожит.

— В этом есть, конечно, доля правды, но только доля. Ты пойми, Гриша (давно не называл он так своего ученика), тебе сейчас кажется, что ты появился сам по себе, на голом месте, — это пройдет. На самом деле нет голого места, и никто не появляется сам по себе. Все обязаны всем. И те, кого ты называешь маразматиками, сделали для твоего появления больше, чем ты думаешь. Все обязаны всем, кто был до этого. Просто это еще не осознается. Но существует инерция, она отнюдь не только физическое понятие. Можно ждать, пока ее действие прекратится, иссякнет само по себе, можно погасить инерцию приложением новой силы. Но инерция эта не физическая, а человеческая, и гасить ее надо разумной силой. Ты сам это поймешь, я надеюсь, со временем. — Игорь Владимирович вдруг почувствовал острую печаль, хотел еще что-то добавить, но не сказал.

— Ну, давайте заниматься частным альтруизмом, а дело пусть стоит. Это удобно, — спокойно и даже как-то устало ответил Григорий и наконец прикурил сигарету, которую вертел в пальцах. — И вообще мне надоело все. С меня хватит дипломатии и самодеятельности. Утвердят тему — буду работать, не утвердят — не надо. Что, на этом свет клином сошелся, что ли? Я жениться собрался, и нужно зарабатывать… Меня на наш факультет почасовиком приглашают теорию читать. — Он неожиданно умолк, глубоко затянулся.

— Что? — спросил Игорь Владимирович, не вполне еще понимая смысл сказанного, — только печаль стала еще острее, почти нестерпимой.

— Честно: устал, и жить охота по-человечески, — с какой-то даже вкусной, смакующей интонацией произнес Григорий.

Игорь Владимирович поднялся с кресла, подошел к письменному столу, оперся ладонями о столешницу и посмотрел на Григория — дорогой костюм, модная рубашка и безукоризненный галстук, чуть скуластое свежее лицо молодого, уверенного в себе человека: светлые упрямые глаза, жадно глядящие на все вокруг. Кого-то напоминал этот нынешний Григорий, кого-то очень знакомого и близкого — так, что сразу и не догадаешься. Игорь Владимирович напряженно всматривался ему в лицо. И вдруг его осенило: это же он сам! Он, Игорь Владимирович Владимиров, детдомовский мальчик, впервые надевший хороший костюм и научившийся завязывать галстук, мальчик, опьяненный вниманием красивой женщины, открывший великую и нехитрую истину, что жизнь — приятное занятие, возжаждавший комфорта и покоя.

Игорь Владимирович пристально смотрел на Григория и узнавал себя.

Григорий, сначала притихший и сробевший под его взглядом, пошевелился, притушил в пепельнице сигарету и, с жалостью посмотрев на Игоря Владимировича, сочувственно улыбнулся.