Ирина Велембовская - По следам любви

— Знаешь, Мишуков, не связывайся. Дрянь он, и все! Займись лучше Сашей поближе.

Володька пыхнул, как бенгальский огонь у елки. Саша была с ним в последнее время ласкова, но Володька не забыл их разговора в красном уголке.

— Ничего не получится, товарищ Лучина, — сказал он отрывисто и отвернулся, чтобы скрыть досадливый румянец. — У нее другое увлечение есть…

И тут же вдруг Володька спросил:

— Товарищ Лучина, я извиняюсь… Как вас звать?

Его очень удивило имя Лучины — Клавдий. Володька считал, что есть только женское имя — Клавдия. Так звали его мать. И обрадовался, что его собственное имя куда лучше — Владимир! Так самого Ленина звали. Володька все-таки решился «колупнуть».

— А мне показалось, товарищ Лучина, что Саша вам лично понравилась. Вы тогда ее так здорово защищали!..

Лучина поглядел на Володьку удивленно и покачал головой.

— Странные ты делаешь выводы, Мишуков. Что же, она разве не имеет права на защиту? Я говорил то, что думал. — И он добавил, опять усмехнувшись и с новым для Володьки выражением: — А девушки мне, Мишуков, другие нравятся. Твоя Саша… Она уж слишком… девушка. В каждой дивчине должно быть немножко чего-то от хлопца. Уж если заяц, то хоть уши торчком!..

Сказав это, Лучина опустил свои серые глубокие глаза. Володьке слышен был приятный, манящий запах табака. Он видел, когда Лучина затягивался папиросой его темные, вычерченные брови мерно поднимались и чуть шевелился худой кадык, стянутый вышитым воротником.

— Ну, а как она теперь?.. — спросил Лучина, имея конечно, в виду Сашу.

Володьке хотелось похвастать, что ему удалось перетащить Сашу с подсобной работы на точильный станок. Она всячески сопротивлялась, не верила, что сможет, и, когда сорвавшаяся деталь вышибала у нее из рук напильник, она в ужасе отскакивала и искала глазами Володьку. Но об этом он умолчал, зато рассказал Лучине, что Саша очень аккуратно посещает политзанятия и отвечает лучше других, без подсказок. Записалась в драмкружок, который готовил какую-то пьесу про шпионов, выучила роль назубок, но, как только дошло дело до репетиции, растерялась и почему-то заплакала…

— Какая-то она! Уж очень напуганная, — задумчиво сказал Лучина. — Знаешь, бывают такие, с детства напуганные. Ей бы сейчас хорошего парня в защиту…

…Вечером Володька сообщил Саше, что Лучину зовут Клавдием.

— Как будто бы есть такое имя, — без всякого разочарования сказала Саша. — Погоди одну минутку.

Она порылась в бумажном хламе, хранившемся в сундучке, в сенях, и достала какой-то старинный календарь. На обтрепанной обложке Володька увидел портрет царя с царицей и мальчиком. Саша объяснила, что это наследник. Полистав календарь, она нашла длинный перечень имен, расположенный по алфавиту, возле каждого имени стоял крестик и число.

— Есть Клавдий, — чему-то обрадовалась Саша.

— А я тут есть? — с ревнивым любопытством спросил Володька.

— Есть, конечно. — Саша поискала глазами. — Вот, ты святой князь Владимир. День твоего ангела пятнадцатого июля.

— Какого еще ангела! — недовольно буркнул Володька. Зачем, Саша, ты эту книжку хранишь? Царь тут нарисован… Сожги лучше.

— Это мама берегла… Тут много интересного, — сказала Саша. — Например, календарь природы и народные приметы.

— Все равно, — сказал Володька. — Это же при царе напечатано.

Он взял календарь, открыл вьюшку и поднес зажженные листы к устью голландки. Оба смотрели, как вспыхнула выцветшая обложка, как почернели царь с царицей и наследником и обратились прахом.

…За окнами крутила метель. Качалась голая, черная береза. Осиновые дрова плохо нагрели Сашину комнату.

Она сидела с ногами на своем диване, и так хорошо знакомый Володьке платок закрывал ей плечи и полуголые руки с потемневшими от металла пальцами.

— Саша, — очень тихо, спросил Володька, — зачем ты ходишь к горкому, караулишь Лучину? Он сколько раз видел тебя в окошко. Он — это ничего… А Ванька Козодоев увидит и будет «ха-ха» строить. Или еще чепуху какую-нибудь придумает. И товарищу Лучине может быть неприятность. Ну скажи, зачем ты ходишь?..

— Почему же?.. — упавшим шепотом спросила и Саша. — Почему мне нельзя туда ходить?.. Я только хочу посмотреть на… него. Только посмотреть. Разве нельзя?

Володька глубоко вздохнул и отрицательно покачал головой.

— Он тебе сам сказал, чтобы я не ходила?

— Нет… Он мне другое сказал… — И Володька передал, какие девушки могут нравиться Лучине. — Ты только не обижайся, Саша!

Они оба долго молчали.

— Все равно. — Саша устремила куда-то в угол свои опечаленные глаза. — Он столько для меня сделал!.. Я его всю жизнь не забуду.

Володька испытал законную досаду: его-то Саша, видно, не собирается всю жизнь помнить, хотя он тоже… он тоже к ней по-человечески, по-комсомольски подошел. Но тут же Володька с ясностью понял, что разница между ним и Лучиной все-таки большая.

— Ну, я пойду, — сказал он. — В субботу в горкоме встреча с полярниками. Пойдешь? — Вдруг его дернул какой-то бес, и он выпалил: — Лучину своего увидишь.

Сашины глаза синели в сумраке комнаты.

— Я бы пошла… Но, может быть, теперь уж неудобно?

Володька пожал плечами.

— Тут как раз удобно. Ты комсомолка, встречу организует горком. В чем же дело?.. Приходи.

— А ты бы, Вова, не зашел за мной?..

Володькино сердце дрогнуло.

— Зайду… — И, чтобы спрятать волнение, Володька ушел поскорее.

Стоял уже конец мая, сладкий от цветения. Густо летал тополиный пух, и от него нельзя было очиститься.

Утром в воскресенье Володька вышел в позеленевший двор и огляделся. На Володьке была новая розовая жесткая ковбойка, и еще он повязал голубой галстук. Ему казалось, что это красиво. В это утро он в первый раз побрился и пах теперь туалетным мылом и одеколоном «Ландыш».

Володька шел и, надувая бритые губы, гнал своим дыханием легкую тополиную пушинку. Она взлетала и снова стремилась прижаться к Володькиным горячим щекам, но он упрямо отгонял ее.

На Крутой улице Володька замедлил шаг и чуть подтянул голубой галстук. Потом его вдруг одолело сомнение, он оглянулся по сторонам, быстро сдернул галстук и спрятал в карман. После этого он взбежал на крыльцо дома, где жила Саша.

Она вышла, одетая в белое платье, которого Володька еще не видел на ней. Оно было ей узко и даже коротко, но, видимо, другого у нее для такого случая не было. Володьке стало немного не по себе, когда он взглянул на Сашину грудь, которая теперь была совсем не такая, как в будничной одежде. Сейчас под реденьким белым батистом это было что-то живое, просящееся наружу.

— Здравствуй, — сказал Володька смущенно. И искоса взглянул опять на Сашину грудь.

Они вышли в палисадник, и из своего окна их увидела старуха Гребенючиха. Она тут же кликнула и Натаньку, сказав ей: