Изабелла Худолей - Твоя воля, Господи

На утро следующего дня за Зоей домой пришел немецкий солдат с автоматом и отвел ее в комендатуру. Там с ней разговаривал немецкий офицер, явно украинец по национальности. Он спрашивал о семье, потом перешел на тетку, поинтересовался впечатлением от кино, что они смотрели с сестрой.

— А как ты назвала оберста? Старый …

— Дрипшак!

— Правда? А не старый дурак?

— Да нет, вы же понимаете, что это не одно и то же.

— Я‑то понимаю…

— Слухай, дивчина, — перешел он на украинский — тоби е дэ сховаться? Тике швыдко, сегодня?

Все было понятно. По пути из комендатуры она зашла в Управу, в тот кабинет, где был РОНО, там ей дали направление на место учителя немецкого языка в неполную среднюю школу хУтора Средние Челбассы, что в 45 километрах от Павловской в районе рукотворного лесничества, что было заложено в начале века. Немцы такими подробностями не интересовались. Лес он и есть лес, посадили его или он сам вырос. Гарнизоном в Павловской стояли части, что были переведены из Белоруссии. Лесов они не любили. На хуторе Средне — Челбасском с августа 1942 года по февраль 1943 года ни одного немца не было, даже наездом. А школа была вполне советская школа и З. И. Наполова, первокурсница краснодарского физмата, преподавала в ней математику, физику и… немецкий язык.

А в тот день уже к вечеру она пешком пришла на хутор. Шла налегке в прорезиненных тапочках, торопясь попасть засветло в незнакомое место. Пришла, села, а встать не смогла. Вся подошва стала одной большой кровавой мозолью.

Шел сорок третий. Немцы были уже другими, даже по возрасту совсем не те. Старик, седой и плешивый, насмерть перепуганный, кряхтя и чертыхаясь лез под железную кровать, предварительно распластавшись на полу. Он — тоже служивый, хотя по виду ему более 60 лет. По — русски знает несколько слов и сразу же все их пускает в ход. Выглядит это так.

— Моздок, мостик, машинка капут. Здравствуйте, до свидания, спасибо, на здоровье, завтра утром, вечером, приходите, только мало вещей берите, а то на машину не поместимся. Очень выразительная тирада, если вслушаться. Тут вся стратегия и тактика войны в 43–м на Северном Кавказе. А старик был ранен, но почему‑то боялся идти в госпиталь. Вероятно из‑за ночных бомбежек. Ночами он стонал и даже плакал от боли и страха.

Поджигатели, в обязанности которых входило сжечь все по уходу войск, прибыли дня за три до полной эвакуации гарнизона. Совсем мальчишки это были, лет по 16, не больше. Сожгли они только школу, где был госпиталь. А еще 6–7 зданий бабы спасли, регулярно ночами разворовывая из бочек «карасин».

Боже, какая махина откатывалась в феврале 43–го с Кубани! Сколько техники и какой! Но все катилось, катилось, настроение у немцев было подавленное, грабить было нечего, не август 42–го. Тогда они красиво грабили, с удовольствием. Взяли у Сычевых почти новенький харьковский велосипед, так и сверкающий никелем. Все до винтика разобрали, в коробочки и кулечки уложили, колеса хозяйку заставили обшить тканью и отправили в фатерланд. Так же у Дуси серию алюминиевых кастрюль питерского завода «Красный выборжец». Шесть штук мал мала меньше очень аккуратно упаковали и отправили. Шесть других, побольше размерами, не нашли, потому две из них служат мне до сих пор.

А эти, убегающие воровали как‑то безвкусно и небрежно. Чувствовали, поди, что все пойдет прахом. Но медвежью большую шкуру, охотничий трофей Худолея, легкомысленно плохо спрятанный Дусей, расстелили на башне танка и, довольные, отбыли. Потом уж Дуся утешала себя, что дальше Курска, поди, не доехали.

После шума и грохота немецкого бегства на дорогах грязь со снегом, перемешанная траками немецких танков, и тишина… Февральским утром Павловская проснулась, когда на волах тащилось наше воинство, покрикивая на двигатель с азиатским акцентом:

— Цоб — цабе, хади бистро, видишь, Бирлин видно.

Война продолжалась. Пришла похоронка на Петю, сына

младшего брата Игната. Без вести пропала Галина. Никаких надежд не было. Последние сведения о ней — участвовала в десанте, который отбивал у немцев Ростов на несколько часов. Все они там погибли. Ни слуху — ни духу о двух дусиных братьях, что воевали под Сталинградом и Ленинградом.

В сорок четвертом, голодном, холодном, военном при сожженной главной школе станицы Павловской, когда учились где придется, Белочка пошла в школу. Первой ее учительницей, к большому удовольствию Дуси, была дочь генерала Кривцова, Нина Александровна. Кривцовы получили дворянство и земли (хутор Междуреченский) за ратные подвиги во славу Отечества. Хозяйство вели образцово, детей воспитывали и учили отменно, девочек в институтах благородных девиц. Правда, по малолетству и глупости Дусе Калинцевой досталось от тетки белочкиной учительницы Людмилы Григорьевны Кривцовой, тогда классной дамы. Калинцева поинтересовалась в феврале 1917 года:

— А что, Людмила Григорьевна, правда теперь не будет ни казаков, ни иногородних, а все будут граждане?

Та взяла ее за ухо и так вела к образам в святой угол, где отбывали наказание провинившиеся, что ухо слегка надорвалось сверху и из него закапала кровь.

Но все равно Евдокия Захаровна довольна, что первой учительницей у ее дочери будет Нина Александровна Кривцова. Она будет не только учить детей, но и воспитывать, потому что ее тоже воспитывали. Теперь. это встречается редко.

Трудно, очень трудно приходилось Евдокии Захаровне, но высшее образование дочерям она все же дала. Старшая стала Учителем, младшая — врачом, хирургом, как хотела. Доживала она свой век в Краснодаре с младшей, Белочкой. Умерла в возрасте 73–х лет, там же, в Краснодаре, ее и похоронили.

Мой маршрут в Павловской всегда один и тот же. Вначале, по улице Ф. Гладкова (б. Почтовой) мимо остатков родительского дома, а потом, когда его снесли, мимо того места, где он стоял. Прямо, до поворота, по улице Крупской, потом, по ней

— налево мимо красного кирпичного мостика через балочку, где в начале века гуляла красивая девушка с длинной косой, моя мама. Потом, мимо того дома, который построил мой дед. Захар Иванович Калинцев, колесных дел мастер, на выезде из Павловской, на шляхе Ростов-Екатеринодар. Далее мой путь на кладбище. На самой северной его оконечности, примерно, посередине, сообразуясь и с другими, известными мне ориентирами, не так давно я поставила большой гранитный камень. Привезли его из Карелии, весит он около 7 тонн. Это кусок розового финляндского гранита, где передняя стенка представляет собой довольно ровный скол, там укреплена большая мраморная доска с портретом моих родителей, их имена, бабушки моей и племянницы, что умерла во младенчестве. Вокруг этого камня — маленькая литая ограда. Там есть место, где можно посидеть и подумать.