Изабелла Худолей - Твоя воля, Господи

Да, не было у нее мужа, кроме Родиона, и быть не могло. То был мужик, так мужик, хоть и буен временами. От такого и потерпеть можно было. Не зря ведь троих детей нажила. Дети, дети… А что детям? Жили своими семьями, далеко от матери. Один Игнат себе и ей хаты построил на одном плану. Да и тот сразу не зажил тут, уехал, спасая душу от страшной хвори в Крым, к Ефиму.

Сроду не просила ни у детей, ни у чужих подаяния. А давать — давала — сестрам, племянникам, внукам. Не оскудевала рука дающая, хотя особого прока от щедрот своих не видела. Ту ж Параску возьми. Говорят же — дай порвать. Истинный Бог, так. Оно потому и бедность, что ничего не жалеется, не сберегается. Или в помойку, или на тряпки. Вот набирала вместе себе и ей маркизету на платок. До войны еще. Платок как платок, целый, чистый, хоть и хволенький [7] ветхий . А у Параски уже и тряпок нет.

До чего ж злой народ! Это надо ж, чуть ли не ведьмой объявили. Хорошо хоть не то время, да и Игнат при власти состоял. Может уважали, а может побаивались… А все почему: У них на базу ни цветочка, ни травиночки — куры выклевали, утки выщипали, дети вытолкли. А тут цветы и трава ковром зеленым. А птицы не меньше, чем у других, а то и больше. Разве виновата хозяйка в том, что куры у нее сами, сами собой снимаются с сидала [8] насест и идут по дорожке через огород, не клюнув ничего, не повредив травинки. А вечером тихонечко так позови их или даже без этого тем же ходом обратно в курятник. А если он закрыт, соберутся у закрытой двери и ждут. Никогда не расходятся, ничего не клюют, не роют. Не любит этого хозяйка, не хочет — вот и весь вам сказ, вся ворожба. Конечно, слов нет, что легкая рука, то легкая. И цыбуля [9] лук всем на зависть, и капуста в такие кочаны завивается, как ни у кого из соседей. Да что там капуста! Перед войной Игнат привез от Васи из Славянской (тот в саду «Гиганте» работал бухгалтером) саженцы деревьев и кусты крыжовника. Матери, конечно, дал. По меже двух огородов посадил Михайло крыжовник для себя и посередине огорода у Игната. Сколько уж тому лет? Лет десять, наверно? Так мой крыжовник как и тогда: кусты маленькие, ягоды крупные, достать их можно легко, а вкусные… А на том дворе куст заплелся — завился, как нечистый в нем копейку искал. Ягодки маленькие, кислющие, да и не достать их с середины, только с краев. Разве в том вина? Еще мать учила: будешь цветы поливать, достань ведро воды из колодца и опусти в него обе руки, постой так с минутку и потом поливай. Так и делаю всю жизнь. У мамы тоже цветы были хорошие и никто их не клевал, никакая тля на них не садилась, никакой червяк их не подъедал. Разве в том вина? По породе все, по породе…

И то сказать, кто из соседей поливает цветы? Может эта зубатая старуха, что больше всех завидует по — соседски и больше других лясы точит на лавочке. Когда ей за брехней завистливой цветы поливать? А может невестка Дуся их поливает? Нет, не видела этого никогда. Хоть и не точит лясы. Некогда ей. День- деньской в саду — огороде, ночами шьет людям. Машина стучит и свет горит иногда до утра. Так и не ложилась. Видать срочный заказ. До цветов ли ей?

Разве ходила б в церковь, знаясь с нечистой силой? Хотя, по правде сказать, и ходить туда уже не хочется. Дуся, так та прямо сказала

— Бог, мама, у меня в душе, а ходить туда смотреть на этих коммунистов и комсомольцев, что попами прикидываются, не хочу. Их и на улице много. Интересно только, где они членские взносы платят?

Грешно это, конечно, так говорить на батюшку. Но может она и права, и не батюшка он вовсе?.. Но где ж другого возьмешь? А так сходишь — и на душе чище, спокойнее. Внучку Белочку брала с собой пока маленькой была и в молодые коммунисты, в пионеры, то есть, не вступила. При галстуке теперь. Послушное смышленое дитя было, почему бы не взять? Пом ню, как‑то летом в церкви было жарко, поставила ее у стеночки, у Николая — угодника, чтоб не затолкали. Лет шесть ей тогда еще было. Сама пошла вперед свечку поставить, да не сразу вернулась на место. Постояла на коленях, помолилась о душах павших воинов. Бедное дитя с места не сходило, как я велела, а воск со свечек на головку и накапал. Хорошо хоть волосики короткие были и то от матери досталось и ей, и мне. С тех пор, почитай, и перестала Дуся отпускать ее в церковь. Ладно уж, вырастет — сама поймет, что к чему.

— Господи, Господи, какая скорбь кругом…

Два года, как кончилась война, а сколько горя кругом разлито… Почитай, под каждым кустом, что в моем дворе, что в соседских на всем квартале по — над базаром, кто‑то ночует

в субботу. Добро, что лето, тепло. Зимой, осенью в хаты, сарайчики набиваются. Все больше инвалиды, несчастные обрубки. Как‑то надо жить, кормиться. А кому еще и рядом отца — мать, детей малых кормить. Вот и ездят они кто на юг, кто на север, возят продукты, товары, спекулируют, с того и живут. А уж как ездят с одной‑то рукой или ногой — одному Богу известно. Милиция таких не трогает, можно и костылем ненароком схлопотать. Понимают. Злые ребята, вернее обозленные. У кого на гимнастерке старой медали звенят, а есть нечего. Тут поневоле спросишь себя — за что отдавали жизни, ноги, руки, здоровье? За что с нами так?

Как‑то осенью постучал вот так же в субботу молодой такой красивый чернявый парубок. Глянула на него — так и зашлось сердце. Ну вылитый Васин младшенький, Петя, что в Крыму убило. Такая вот улыбка жалкая, как тогда перед войной с сестричкой Валей приезжал. «Бабушка, я еще молочка холодненького, ладно?» Так и зашлось сердце, так и навернулись слезы. А у этого ноги — руки целы, да и живой же, живой! А мой внучек Петя… Видать, смышленый парень, хоть и не сказала я ничего, а по глазам прочитал. А может не раз уже глаза ему кололи ногами — руками целыми? Кто ж его знает?

А только сразу тот красивый парубок как‑то изменился, задергалось, исказилось его лицо и сразу стало страшным, глаза под лоб закатились, он так мелко задрожал и оседает, оседает, ноги как ватные подгибаются. Кликнула, выскочила с хаты женщина, что тоже пришла ночевать. Еле втащили его, положили на топчан. Такой страшный припадок был, Господи. Все перепугались, думали кончится. Только один безногий успокоил: «Не бойся, мамаша, с Николаем (так звали того горемыку) и не такое бывало, выживет. Контузия это тяжелая». Так и ездил сердешный два года. Из Поти хурму возил, из Ейска рыбу. Добрый такой, всегда угостит. Если у меня совсем нету места, у Дуси — невестки переночует. Очень его Белочка любила. Без отца росло дитя, а отцовская ласка и девочке тоже нужна. Потом передал как‑то такой же инвалид, что умер Николай от припадка прямо в дороге. Там же, на какой‑то маленькой станции, и закопали его. «По закону военного времени», как сказал тот же инвалид. А у него, говорил, где‑то мать есть. Вот и ждет сына после войны…