Владимир Пистоленко - Товарищи

С шумом распахнулась широкая дверь, во двор высыпали формовщики и впереди всех Мазай:

— Товарищ мастер! Что же вы как в воду канули? Мы заждались вас, есть охота. Все уже давно обедают, а мы от голода зубами щелкаем.

— Я уже на две дырочки ремень подтянул, — сказал Сергей.

— Боимся, как бы в столовую не опоздать, — добавил Коля.

— Я сам, ребята, не ожидал, что задержусь. А кабы знать — идти бы вам без меня. Но об обеде не беспокойтесь — накормят. Я вместе с вами пойду.

— Получите сводочку, товарищ мастер. — Мазай протянул листок.

— Ну-ка, что в ней сегодня? — Селезнев развернул листок. — Ого, прекрасная сводка! Вы смотрите, как сегодня отличилась группа! Жутаев — пятьдесят деталей! Вот это темпы! Мазай — сорок! Писаренко — тридцать восемь! Хорошо все идут, хорошо! Но вот беда — не всё в пашей группе хорошо.

— А что плохо? — спросил Мазай.

— Что плохо? Сегодня вечером будет собрание восьмой группы, там и поговорим. Сейчас нужно решить другое. В конторе только что закончилось совещание. Обсуждалось письмо из нашей подшефной эмтээс: просят училище прислать бригаду рабочих разных специальностей, помочь в ремонте машин. Решили сделать так: выделить из каждого цеха по нескольку человек. Вернее, не выделить, а подобрать желающих из лучших ребят. Двух в эту бригаду должны дать мы. Лучших! Понятно? Лучших.

— Товарищ мастер, мне непонятно, — сказал Сергей. — Что же будут делать в эмтээс наши ребята? И токарям, и слесарям, и столярам… пожалуй, и электрикам — всем работа найдется, а насчет формовщиков-литейщиков — им же вагранка нужна. Без вагранки нам и делать там нечего.

— Вагранки в эмтээс, конечно, нет, — ответил Селезнев. — Но и без нее там есть к чему руки приложить. Я з этом уверен.

— А от нас кто поедет? Наметили, товарищ мастер? — спросил Сергей.

— Не спеши. Кому нужно, тот и поедет! — оборвал его Мазай.

— Нет, пока никого не наметили. Поедет тот, кто хочет помочь эмтээс. Там ведь — так же как и у нас, как вообще на всех заводах — работают для обороны, для фронта. Вот об этом и надо помнить. Работать там придется на совесть. И не только работать: те, кто поедет, получат от преподавателей задания. Нужно будет найти время, чтобы систематически заниматься и теорией… Мазай, ты хочешь поехать?

— Я?

Мазаю, конечно, хотелось, чтобы его послали в МТС.

Вопрос мастера обрадовал его, но для солидности Васька ответил не сразу, он немного помолчал, будто раздумывая и взвешивая за и против. И наконец с чувством собственного достоинства сказал:

— Мне все равно, где работать: и там на нужды фронта и здесь тоже. Ну, а если нужно, чтобы я поехал, поеду. Пришвартуемся там, где нужно. Только чтобы шамовку давали. Камбуз там есть?

Кое-кто из ребят засмеялся, но Селезнев сразу посерьезнел и строго посмотрел на Мазая:

— Слушайте, Василий Мазай: когда вы бросите свою тарабарщину — шамовку, камбуз? Слушать неприятно.

— Он же у нас моряк, товарищ мастер, — подмигнув Мазаю, сказал Сергей.

— Моряки прежде всего дисциплинированны и говорят, как и все культурные люди… Значит, вы, Мазай, хотите ехать?

— Даже с удовольствием.

— Хорошо. А вы, Жутаев?

— Я, если можно, тоже поеду. С охотой.

— Правильно. А еще желающие есть? Кто хочет поехать в подшефную эмтээс, поднимите руку.

Все в группе оказались желающими.

— А когда ехать? — спросил Мазай.

— Ехать придется через несколько дней, — ответил мастер. — Об этом будет объявлено.

После обеда Жутаев зашел в комитет комсомола, куда вызвал его Батурин.

— Явился? Прекрасно! — сказал Батурин, протягивая ему руку. — Теперь все в сборе, можно начать наш разговор.

В комнате, кроме Батурина и Жутаева, сидели еще двое ребят. Знаком с ними Жутаев не был, но видел их в цехе и знал, что они из одной с ним группы.

— Знакомы? — спросил Батурин.

— Да специально не знакомились, а вообще знаем немного друг друга, — бойко ответил невысокий остроносый паренек с карими веселыми глазами.

— Придется познакомить. Это Саша Филатов, сказал Батурин, показывая на бойкого паренька, — а это Гена Широков, наш абсолютный чемпион трудрезервов по боксу. И не только в нашем училище, но и но области.

Широков смутился, растерянно глянул на Батурина, потом на Жутаева и опустил глаза. Щеки его покрылись густым румянцем, и на высоком выпуклом лбу показались мелкие бисеринки пота.

— Да ты не красней! — ободряюще сказал Батурин и положил ему руку на плечо. — Это же хорошо, что ты добился таких успехов. А ты стесняешься! Не у всех бывают такие удачи.

— Да я и не стесняюсь, — глуховатым баском ответил Широков. — У меня просто характер такой дурацкий: как только заговорят обо мне, совсем теряюсь.

Он сидел, плечистый, рослый, и мял в своих больших руках подол гимнастерки.

— Оба комсомольцы, — продолжал Батурин представлять товарищей Жутаеву, — недавно приняты. Совсем, можно сказать, без стажа, но пока что других комсомольцев в вашей группе нет. Теперь вас будет трое… А это — новый ваш товарищ, Жутаев. Как говорится, прошу любить и жаловать. В комсомоле он уже больше двух лет. В сергеевском училище был комсоргом группы. Комсомольская организация дала ему прекрасную характеристику. И по теории и по практике он отличник. В вашей группе отличников пока еще не было. В общем, с таким человеком, как Жутаев, дружить, ребята, не стыдно. А его, как мне известно, в группе приняли нехорошо. Как чужака. Даже выжить из группы хотели.

— О характеристике я ничего не знаю и говорить не буду. А насчет того, как приняли, скажу: он сам хорош. Со старостой подрался, с Мазаем. Сам в драку лезет и сам же жаловаться ходит. Сразу видно, какой он тип! — почти не переводя дыхания, выпалил Саша Филатов.

Жутаев поднялся со стула.

— Насчет драки ты прав, — обратился он к Филатову, — а вот что я ходил жаловаться, это неправда. Вранье, Не ходил и никогда не пойду. Понятно?

— И ничего не понятно! — продолжал горячиться Филатов. — Товарищ Батурин, скажите, только по правде: ведь это он вам нажаловался, что в группе плохо приняли и так далее?

— Прежде всего, Саша, ты должен усвоить, что в комсомольской организации говорят только правду. Говорят человеку в глаза и плохое и хорошее. В этом наша сила. Настоящий комсомолец не боится правды — он всегда стремится к ней… Встречаются, конечно, и такие ловкачи: почти всегда молчат, критиковать открыто боятся — как бы не обидеть кого, не испортить приятельские отношения, — но зато, оглядываясь как вор, бегают к начальству и в комитет комсомола: ноют, жалуются, бьют себя кулаком в грудь, доказывают, что болеют за общее дело. Это не комсомольцы, а слизняки. Грош цена такому человеку! Он ни за что не болеет, ничего нет у него дорогого… А Жутаев, мне думается, не такой. Нигде он не жаловался ни на Мазая, ни на кого другого. Это я могу подтвердить вам, ребята. И думаю, даже уверен: если Жутаев заметит в товарище плохое, он скажет об этом в глаза, а не за спиной. Правильно, Жутаев? Я не ошибаюсь?