Владимир Пистоленко - Товарищи

— Продолжайте, Жутаев. — Взглянув на побледневшее лицо Жутаева, он забеспокоился и негромко спросил: — Будешь говорить?

Жутаев кивнул головой.

— Чтобы всем было понятно, почему я так говорю, чтобы не обвинили меня во лжи, я приведу один пример, который случился на моих глазах. Пусть все в училище знают, что иногда происходит в нашей, как ее считают, передовой группе. Может, из-за таких фактов и сбежал Бакланов.

Жутаев торопливо рассказал о самосуде над Баклановым. В зале временами раздавался шепот и снова наступала тишина.

— Я считаю все это издевательством. Здесь выступал Мазай, но он ничего не сказал по существу и отделался разными увертками. Вот пускай выступит еще раз и здесь, на собрании, перед всеми скажет, как он расценивает этот случай. Мне кажется, вина Мазая в том, что он, как староста группы, не только не боролся против таких ненормальностей, но даже и сам организовывал их. А группа виновата в том, что не ударила Мазая по рукам и пошла у него на поводу. Бакланов, наверно, тихий, слабохарактерный человек, он не сумел защитить себя и сбежал. Товарищи, когда я был еще в сергеевском училище, то слышал о третьем ремесленном. Много хорошего слышал. И в первый же день увидел хулиганский самосуд. Я узнал от Бакланова, что тут посылки отбирают, затыкают рот — не дают критиковать. В нашем училище такого не было. Я знаете о чем подумал? Если и в других группах так же, как в нашей, то третье училище, конечно, не лучшее. Тут очень хорошо говорил товарищ директор о коллективе, где все заботятся друг о друге. Такого коллектива в нашей группе, мне кажется, пока нет. Но должен быть. Потому что без товарищей жить нельзя!

Жутаев резко махнул рукой и пошел со сцены.

— Правильно, Жутаев! — громко сказал кто-то и захлопал в ладоши.

Борис уже сел на свое место, а в зале все еще раздавались аплодисменты.

После его выступления, которое словно всколыхнуло, задело всех, собрание пошло совсем по-другому. На сцену поднимались комсомольцы из других групп и резко критиковали восьмую, говорили о недостатках и в своих группах, но больше всего досталось Мазаю. Почти все выступающие осуждали его и требовали прекратить безобразия в группе. Мазай неоднократно порывался на сцену, но Селезнев останавливал его и обещал дать слово в конце собрания. Мазая крепко поддержали в своих выступлениях Ольга и Сергей. Они говорили о нем, как о хорошем товарище, смелом и настойчивом.

— А про Жутаева я прямо скажу: притвора! — резко заявила Ольга. — Других критикует, а о себе молчит. Все плохие, только он один хороший. Вышел на сцену умненький и серьезненький, хоть портрет с пего пиши. А кто драки устраивает? Кто старосте не подчиняется? Кто к девчонкам пристает? Ведь это он с Мазаем драку затеял. Пришел в группу, ничего толком не знает, а полез на сцену с критикой, показать себя хочется. Как только человеку не стыдно! А насчет Мазая я еще раз говорю: он и староста хороший и, конечно, как товарищ. И нечего на него наговаривать. Бакланов сам по себе, а Мазай — другое дело.

Едва Писаренко закончила речь, в зале сразу же поднялось несколько рук. Один за другим стали выходить на сцену ребята и девушки. Они так отчитали Олю и Сергея, что Оля с трудом удержалась, чтобы не заплакать от обиды.

Дали слово Мазаю. Он вышел на сцену, и тут все заметили, что он стоит не как обычно — грудь колесом, с запрокинутой головой, — а весь съежился, растерянно потирает руки, словно они замерзли.

— Ну, Мазай, говорите, вас ждут, — сказал Селезнев.

— Так я, товарищ мастер… — каким-то чужим, хрипловатым голосом заговорил Мазай, — я учту, что тут высказывали ребята. А только скажу, что Жутаев и другие… на меня… много зря. И еще скажу — если я такой… никудышный староста, то пускай выбирают другого. Вон Жутаева. Вот и все… — Он для чего-то развел руки в стороны, хотел сказать еще что-то, но не сказал и сошел со сцены.

А по залу пробежал шум, раздались выкрики:

— Не надо Жутаева!

— Пускай Мазай остается!

— А Мазай тоже не староста!

Второй раз на сцену поднялся Сергей.

— Ты, Мазай, сказал сейчас напрасно. Выбирали мы тебя в старосты? Выбирали. Ну, и все. Другого старосту выбирать не будем. — Сергей повернулся к директору. — Не будем, потому что Мазай хороший староста. — Сергей снова обернулся к залу. — Правильно я говорю, ребята?

— Правильно! — сразу же ответили несколько голосов.

Затем выступали Батурин и Селезнев. А Колесов в заключительном слове дал краткую характеристику собранию:

— Я хочу сказать, ребята, вот еще о чем: сегодня на собрании восьмой группы, может быть, впервые была настоящая деловая критика. Пользу она, конечно, принесет. Но приняли эту критику не все одинаково. Некоторым она не понравилась, потому что задела за живое. Если говорить о выступлениях, то в первую очередь надо сказать, что кое у кого они были продиктованы не совестью, не желанием помочь группе, а просто приятельскими отношениями. Это в первую очередь касается вас, Мазай, Писаренко и Рудаков. Советую подумать на досуге.

Дедушка Кузьма и Анна Кузьминична ушли из дому задолго до рассвета. Егор остался одни. Он долго лежал в постели, закрывал глаза, стараясь уснуть, но сон не приходил.

Егор не заметил, как нахлынули воспоминания. Он представил себе знакомую комнату в общежитии ремесленного училища. Интересно, что сейчас делают

ребята? Наверно, спят еще. А может, встают. Васька Мазай включил свет, разбудил всех. Первым побежал в умывальную Сережка. А последним Коля. Он всегда последним умывается…

Егор как бы следил за ними: вот они одеваются, потом вышли на улицу, освещенную ленивым утренним светом, пришли в столовую, уселись завтракать, по четыре человека за столик… «А кто теперь сидит на моем месте? — подумал Егор. — Наверно, новенький, Жутаев». Он мысленно отправился вместе с товарищами в цех. Пришел на свое место, взял знакомую модель, опоку и начал формовать…

Егор протяжно и глубоко вздохнул и открыл глаза.

За окном стало совсем светло. Он умылся, позавтракал, убрал постель. Делать было нечего. Играть на гармошке не хотелось. Егор прошел в кухню, поискал, чем бы заняться. Взял веник и начал мести избу, хотя необходимости в этом не было: Анна Кузьминична перед уходом не только подмела, но и протерла полы влажной тряпкой.

С подметанием покончено. Егор прошел из горницы в кухню, из кухни в горницу и, не найдя больше никакого занятия, заскучал. Он сел у окна и стал смотреть во двор, но там ничего интересного, только сугробы. Он перешел к другому окну, потом посидел у стола, снова вышел па кухню.