Владимир Пистоленко - Товарищи

Если бы Егора спросили сейчас, о чем он думает, он пожал бы недоуменно плечами и не смог бы ответить. Его взгляд скользил с предмета на предмет, не замечая их. Егором все больше и больше овладевало раскаяние, что ушел из училища, что сейчас он не там, а дома. И, может быть, впервые за всю жизнь ему захотелось уйти из дому, уйти немедленно, уйти куда угодно, лишь бы избежать позора, который неумолимо должен навалиться на него страшной тяжестью. Когда это будет, Егор не знал, но знал, что этого не избежать. Не через день, так через неделю обман раскроется, и все в колхозе узнают, кто он на самом деле. Егор долго бы еще сидел у окна в таком оцепенении, но в дверь постучали. Егор открыл и, удивленный, попятился назад — в сенцах стояла Тоня.

— Здравствуйте, Гора, — приветливо улыбаясь, как старому знакомому, сказала она. — Можно к вам?

— Здравствуйте, — растерянно ответил он и не особенно приветливо пригласил — Проходите.

Тоня вошла и спросила:

— Можно сесть?

— А почему нельзя? Садитесь.

— Спасибо.

Тоня показала на стул рядом:

— Садитесь и вы, сюда поближе.

Егор молча сел.

— Скажите, Гора, был у вас сейчас Максим?

— Был. Вот недавно…

— Вы, кажется, долго и крепко с ним дружили?

— Было такое дело.

— А сегодня рассорились?

— Не скажу, чтоб вовсе поссорились, а так, малость…

— Это я, я во всем виновата! Но я этого не хотела. Нет и нет! Ни за что! Да и кому вообще интересно, чтобы друзья ссорились? Ясно — никому. Получилось как-то неожиданно. И вообще — некрасиво. Вы знаете, Гора, я послала Максима к вам. Не приди мне в голову такое — значит, и ссоры бы не было.

В ее тоне было столько искренности и раскаяния, что Егор невольно поднял на нее глаза. Улыбки, с которой она вошла в комнату, не было и следа. Ее лицо стало серьезным, сосредоточенным, а глаза даже немного печальными. Глядя в них, нельзя было не верить в чистосердечность ее слов. Тоня продолжала:

— Я просто хотела, Гора, чтобы вы поделились с нашей молодежью своим опытом, своими наблюдениями. Уж так повсюду заведено у советских людей, что они всегда делятся друг с другом своими богатствами — я имею в виду знания, жизненный опыт. Поверьте на честное слово, я не видела в своем предложении ничего обидного для вас. Наоборот, это же почетно! Мне казалось, на такое предложение каждый согласится, и вы, конечно… Максим прибежал ко мне очень возбужденный и такой злой на вас… Наспех рассказал, что вы ни под каким видом не хотите выступать, и как я ни пыталась выяснить, почему же, собственно, вы отказались, так и не узнала. Максим просто объяснил: «Он, говорит, стал зазнайкой и потому отказался». Максим — парень весь па виду, прямой и откровенный, я не помню, чтобы он хоть в чем-то обманул или подвел. Я прекрасно понимаю, что если он злится на вас — значит, есть какие-то основания. Однако вот не верю, что вы зазнайка. Не верю. Не похоже. Вечером в читальне вы мне показались скромным и даже застенчивым, а такой человек не может быть зазнайкой. Нет, нет, тут что-то не то… Или вы, Гора, не поняли Максима, или он не понял вас и все напутал.

— Максим тут ни при чем.

— Значит, вы?

Егор молча кивнул головой:

— Я.

— Вы действительно отказались? Да?

— Отказался.

Топя пристально посмотрела на него, будто видела впервые.

— Но почему же, почему вы так поступили?

— Просто так. — Егор опустил глаза. — Нечем мне хвастать перед товарищами.

Лицо Тони вдруг посветлело, глаза стали ласковыми. Ей показалось — она все разгадала.

— Гора, я все понимаю. Вот только сейчас поняла. — Она взяла его большую жесткую руку и восторженно зашептала — Вы хороший парень, Гора, я еще вчера об этом подумала! А Максим не понял вас, не разобрался, в чем дело, и поднял шум. Он тоже хороший парень, очень хороший, но вот сейчас напутал. А я вас понимаю. Вы стыдитесь, стесняетесь выступать перед людьми с рассказом о себе. Правда?

Он почувствовал, как вспыхнуло лицо и загорелись уши. Им мгновенно овладело беспокойство: как она догадалась? Ведь он в действительности не умел и всегда боялся выступать. А может быть, она и о другом догадалась, о самом главном? Егор взглянул на нее и решил: нет, не догадалась. Она, видимо, не из таких, что могут скрывать. Если бы она знала хоть что-то, наверно, и не пришла бы и не стала бы уговаривать.

Увидев, как он покраснел, она еще крепче сжала его руку, слегка встряхнула ее и, стараясь заглянуть ему в глаза, убежденно продолжала:

— Ну, скажите, скажите, Гора, правда или нет? Ведь я угадала? Да? Ну!

Он кивнул головой:

— Угадали.

Она выпустила его руку и облегченно вздохнула.

— Ну хорошо! Хорошо, что все так закончилось. Максима я к вам обязательно пришлю, да он и сам прибежит, когда все узнает. Дружить с ним вы должны по-старому, а это недоразумение лучше всего забыть, словно ничего и не случилось. — Вдруг она всплеснула руками. — Ой, Гора, а что могло быть, если бы я просто поверила Максиму! Стали бы о вас говорить, а все напрасно. Как иногда легко опорочить человека незаслуженно, авторитет его подорвать… Вы не очень обиделись?

— Ну, что вы!

Она поднялась.

— Иногда случаются недоразумения. Извините, что все вышло так неуклюже. И не обижайтесь. Ладно?

— Я и не обижаюсь.

— Ну, я пошла. Всего хорошего, Гора!

— До свидания.

Тоня протянула руку, но тут же опустила ее.

— А знаете что? Давайте мы так сделаем. Собрание у нас сегодня открытое, приходите на него. А после собрания выступите. Но если вы стесняетесь, то о себе можете ничего не говорить, а о том, как работают ваши товарищи, что они делают, чтобы больше помочь фронту. Согласны? Я думаю, что о других, не о себе, можно свободно говорить, тут никто не обвинит в бахвальстве. Как вы думаете?

— Да, оно конечно… — неопределенно ответил Егор. — Про товарищей говорить — дело другое.

— Вот-вот! Значит, согласны? Ну и хорошо! Начало собрания в восемь. Вы, конечно, не опоздаете, верно?

— Не опоздаю.

Она крепко пожала Егору руку и вышла.

Оставшись один, Егор начал раскаиваться и ругать себя за то, что дал согласие, что не хватило смелости отказаться и теперь. Деваться некуда, придется перед всем народом называть себя ударником. Назвать себя любым именем нетрудно, а вот если в колхозе узнают обо всем — позорнее ничего и не придумаешь. «Кажись, дал бы правую руку по локоть отрубить, — думал Егор, — только бы не выступать на собрании. А придется. Куда теперь деваться, не станешь же снова отказываться… И взбрело же такое в голову этой самой Тоне…»

Вечером Анна Кузьминична пришла домой, когда Егор уже зажег лампу. Даже не сияв полушубка, она подошла к окну и деланно равнодушным голосом спросила: