Айбек - Детство (Повесть)

— Откуда они появились, эти мальчишки? — удивляйся пожилой казах, когда мы заглядываем в юрту, — Заходите, заходите! Садитесь! — говорит он и усаживает нас на кошму.

А другой, видный такой старик, спрашивает:

— Чьи вы будете?

— Я сын Таша-ака, — отвечаю ему несмело. — А это, — показываю на Агзама, — мой товарищ, сын Таджи-ака.

— Мы бродили тут и невзначай попали на свадьбу, — объясняет Агзам.

— Вай-буй! — разом воскликнули несколько человек. — Таш-ака и Таджи-ака — это же наши тамыры. Мы с ними старые знакомые.

— А ну, налейте джигитам кумысу! — приказывает тот важный старик, а сам высыпает перед нами на дастархан пригоршню баурсаков.

— Вот, пейте, ребята! — говорит усатый мужчина, протягивая мне и Агзаму по глиняной чашке кумыса.

Нам очень хотелось пить, у обоих во рту пересохло от жары. Мы подняли чашки и разом опорожнили их.

— Молодцы! — засмеялся мужчина. — Еще налейте им!

— Хватит, дядя…

Хозяева настаивают, но мы краснеем, отказываемся!

— Спасибо, немного погодя выпьем, — и дружно налегаем на баурсаки.

Певец-сказитель с длинной, ниспадающей на грудь белой бородой, приятным голосом запел под аккомпанемент домбры. Песни, юмористические импровизации, сопровождаемые одобрительными выкриками, смехом, не смолкая, следуют одна за другой.

Вскоре в юрту подается вкусная шавля, обильно приправленная мясом. Мы с аппетитом съедаем и шавлю, потом тихонько выбираемся наружу.

— А где же невеста? — шепотом спрашиваю я у Агзама.

— Невесты что-то нет, — говорит Агзам и по-стариковски пожимает плечом: —Чудно!

Вдруг казахи заволновались, забегали, бросились к лошадям, уже нетерпеливо бившим копытами, — начинался улак. Это «было так интересно, что мы с Агзамом застыли на месте, затаив дыхание.

Народу кругом уйма. А там, где был брошен зарезанный козленок, сгрудилась огромная толпа всадников. Каждый из них, позабыв обо всем на свете, старался пробиться в середину круга, чтобы как-нибудь изловчиться и схватить добычу. Вдруг какой-то уже пожилой рослый и плотный казах с коротко подстриженной бородой поднял коня на дыбы и метнулся в самую гущу борющихся. Через мгновение он появился уже с улаком под стременем, и умный конь, стрелой вылетевший из бурлящей толпы, помчал его прочь. Опешившие на какой-то миг участники состязания опомнились и, словно грозный вал бурной взбесившейся реки, ринулись вслед за ним. Зрители, толпившиеся возле аула, волновались не меньше, если не больше, самих участников состязания, они то затихали в ожидании результата очередной схватки, то раздражались громкими восторженным криками. А состязание разгоралось все сильнее… То один, то другой участник вырывал улака, пытался ускакать, его скопом преследовали остальные. Не только люди, лошади были охвачены азартом борьбы. Падали кони, валились выбитые из седел всадники, и, когда после очередной свалки участники игры проносились дальше, у одного упавшего оказывалась сломанной рука, у другого — нога…

Состязание кончилось, когда солнце уже перевалило за полдень. После этого в одной из юрт собрались девушки и молодые женщины. К ним вскоре вошла группа разодетых джигитов.

Вместе с джигитами входим в юрту и мы, и сразу же видим невесту — симпатичная такая девушка, что конфетка в бахромчатой обертке, круглолицая, щеки, будто два тюльпана, рдеют румянцем, глаза горячие с искоркой, а на голове венец, украшенный пушистыми перьями филина.

По казахскому обычаю девушки и джигиты начали песенное соревнование. Импровизируя, они так тонко и весело высмеивали друг друга и так быстро складывали ответ, что нам с Агзамом приходилось только удивляться их мастерству.

Когда очередь дошла до жениха, добротно одетого рослого джигита с широкой богатырской грудью, он запел негромко, сильно смущаясь. Невеста звонким чистым голосом ответила ему так красиво и остроумно, что все гости разразились дружным смехом и громкими одобрительными возгласами.

Время проходило весело и бежало незаметно.

— Мусабай, нам пора уходить, а то запоздаем, — тихонько шепчет мне Агзам.

Уходить мне совсем не хотелось, но — что поделаешь — мы незаметно выскользнули из юрты.

— Эх жаль! — говорю я Агзаму, глядя на пылающий горизонт и темнеющее небо. — Как скоро день кончился.

Мы уходим, а там, в юрте, все еще слышатся звонкие голоса девушек, звенящи серебром смех.

Шагаем мы быстро и все-таки входим в кишлак уже затемно.

— Мерзавец! — сердито кричит отец Агзама. — Где ты шлялся весь день?

— Мы вдвоем с Мусабаем ходили… — нерешительно бормочет Агзам.

Я пытаюсь вступиться за приятеля:

— Мы на свадьбе были, дядя. Кумыс пили, смотрели улак. Такая интересная свадьба была!..

— Иди домой! — строго приказывает Агзаму отец. Потом грозит, обращаясь ко мне: — Вот подожди, не я буду, если не нажалуюсь на тебя отцу!

Я молчу. Тихонько подхожу к своей калитке и с опаской шмыгаю во двор.

Солнце палит нещадно. Бакалейщики, насвайщики, чайханщики одурели от жары и от скуки. Время от времени на площади появляется какой-нибудь казах верхом на лошади, на ишаке или пешком, покупает насвай, сахар или чай и опять скрывается в степи.

— Дядя, дайте я покатаюсь на вашем ишаке, — прошу я одного из казахов.

— Ладно, свет мой, садись, — соглашается он.

Обрадованный, я взбираюсь на ишака.

Лавочники смеются, подшучивают надо мной. Кто-то из них незаметно сует под хвост ишаку щепоть насвая или, может, перца. Ишак юлит задом, пускается вскачь. Кусает себе хвост, злится. Не удержавшись, я падаю, взвихрив облако пыли. А лавочники хохочут — рады случаю посмеяться.

Среди лавочников есть один тихий и ласковый старичок-бакалейщик — борода с проседью, лоб высокий, на носу очки, всегда с книгой. Книг у него много. Меня особенно интересовала «Тысяча и одна ночь». Но я умел читать пока Только коран.

— Дядя, почитайте немного из «Тысячи и одной ночи», а я послушаю, — пристаю я к бакалейщику.

Старик качает головой.

— Почитал бы я тебе, да ты еще молод, младенец — можно сказать. В этой арабской книге много увлекательных фантазий, но есть стыдные места.

Я продолжаю приставать. Бакалейщик долго листает тонкие страницы. Наконец находит подходящий рассказ, — читает. А я молча слушаю, притихший.

— В рассказе много поучительного, — говорю я. — И описания интересные.

Бакалейщик смеется:

— У арабов много таких Вот поучительных рассказов.

Так проходят дни.

В воскресенье, в базарный день, с утра начинают съезжаться казахи, среди них порядочно женщин. Присмотрелся я: у некоторых в руках палки, топоры, серпы..

Вместо того, чтобы идти по лавкам, казахи, разбившись на кучки, начинают оживленно обсуждать что-то. А часов в одиннадцать, наверное, точно не помню, вдруг с криками «Алаш!» затевают драку. Я со страхом смотрю на свалку. Потом срываюсь, бегу к отцу: