Айбек - Детство (Повесть)

— Дада, дада! Казахи дерутся!

Отец спокойно машет рукой:

— А-а. Это один из казахских родов, наверное, требует с другого кун — плату за кровь или за обиду какую-нибудь. Понял? — говорит он и, взглянув в сторону шумной толпы, качает головой: —Да, суматоха эта, пожалуй, затянется до вечера. Значит, торговля, говори, нарушена…

Я хватаю за руку подбежавшего Агзама:

— Смотри, смотри! У них ножи, топоры!

Действительно, появляется новая толпа казахов, вооруженных топорами и ножами. С криками они бросаются в свалку. Шум и гвалт продолжаются долго. Появляются раненые — у одного голова проломлена, у другого выбит глаз.

Потом откуда-то появляются бии, начинают переговоры. Словесная перепалка тоже продолжается довольно долго, по в конце концов стороны приходят к соглашению.

Торговля уже не возобновляется, казахам, видно, не до покупок.

Суббота. Отец рано закрыл лавку. Вместе со своими знакомыми он собрался поехать в горы Козыгурт. И меня обещал взять с собой. Я, конечно, обрадовался предстоящей прогулке.

Сели мы на лошадь — отец впереди, в седле, я сзади. Стоим, ждем, пока насвайщик насыплет в пузырек насвая. Вдруг — и надо же было такому случиться! — наш конь сцепился с другим. Я не успел ухватиться за отца, упал, и прямо на камень. Подбежал Хасан-ака — знакомый отца. Этот небольшого роста шустрый старичок, с козлиной бородкой и острым проницательным взглядом, любил меня, часто шутил со мной, смешил разными занимательными историями. Он поднял меня на руки и внес в лавку. Следом прибежал и отец.

— Нога у него повреждена малость, — говорит Хасан-ака отцу, а меня успокаивает: — Ничего, сынок. Для джигита — это пустяк, а ты ведь богатырь.

Достав кусок кисеи, старик туго-натуго перевязывает мне ногу, и мы трогаемся в путь. Долго едем по взгорьям, увалам, крутым склонам с каменными осыпями.

Солнце уже склонилось к самому горизонту. Свежий ветерок предгорья, чистый воздух, как масло, заполняют легкие, радуют и веселят. Участники прогулки то обмениваются веселыми шутками, то умолкают, захваченные чудесной картиной, открывающейся взору. Очарованный окружающей меня красотой природы, я еду молча, любуясь пунцовым закатом, золотыми бликами на горных вершинах, искрами, брызжущими из-под копыт, когда лошади минуют каменные осыпи, прислушиваюсь к мягкому конскому топоту, когда лошади шагают по траве. На душе у меня светло, только боль в ноге несколько омрачает мое настроение.

У подножия гор от ковра свежей зелени повеяло тонким ароматом цветов и разных пахучих трав. Деревьев здесь почти не было, лишь изредка то там, то здесь встречались небольшие приземистые деревца.

Лошади у всех были добрые. Поднимаясь в гору, они шли гордой поступью, с каким-то особым изяществом несли головы. Глаза умных животных весело поблескивали, они испытывали явное удовольствие от прогулки по таким чудесным местам. А какие красавцы есть среди них! Я люблю от всей души, искренне люблю лошадей!..

Мы то поднимаемся на взгорье, то спускаемся вниз. Время от времени на пути попадаются казахские аулы. Вокруг юрт табуны лошадей, верблюды, стада баранов. Поднимаются к нему клубы дыма от очагов.

Уже в глубокой темноте мы достигаем подножия величавой горы Козыгурт. Здесь расположился небольшой аул. Рядом, из гущи переплетающихся деревьев, выбегает звонкий ручей.

— Какая высокая гора, дада! Завтра поднимемся на нее?

— Обязательно, обязательно поднимемся! — кивает головой отец.

Все слезают с лошадей. Я тоже хотел было соскочить на землю, но почувствовал боль в ноге и обеими руками уцепился за седло. Отец подхватил меня на руки:

— Что, болит?

Казах, встретивший нас, вынес из юрты большую белую кошму и расстелил ее на траве. Все участники прогулки располагаются на ней — кто садится, скрестив ноги, кто ложится, опершись на локоть.

Отец тревожно и растерянно посматривает на меня.

— А ну, ступи ногой, попробуй! — говорит он, опуская меня на землю.

Закусив от боли губу, я делаю несколько шагов и валюсь на край кошмы.

Участники нашей дружеской компании достают из хурджумов чай, лепешки, сахар. Наполняют узкогорлый кувшин прозрачно-голубой водой, ставят его к очагу, вырытому в земле. Казахи режут молодого барашка и начинают готовить шурпу. У нас нет никакого освещения, кроме звезд в небе. Но вскоре одному из джигитов удается раздобыть где-то тускло горящую лампу с закопченным, наполовину отбитым стеклом.

Начинаются шутки-прибаутки, остроты и экспромты. Участники компании по очереди прикладываются к полой камышинке, опущенной в яму, в которую высыпана щепоть анаши и брошен уголек. Отец тоже делает короткую затяжку.

Становится прохладно. Я набрасываю на плечи отцовский чапан.

Здесь много соловьев. Их звонкие голоса временами звучат так дружно, что кажется поет сам воздух вокруг.

Я с удовольствием прислушиваюсь к соловьиным трелям. Видимо, заметив это, старый Хасан-ака с улыбкой хлопает меня по плечу.

— Слушай, слушай, сынок. На свете нет услады выше, чем пение соловья. Мой покойный отец говорил, что в соловьиных трелях насчитывается девятьсот девяносто девять колен. Так оно и есть, наверное, сынок, соловей-самая редкостная птица. Понял?

Участники компании засиживаются долго, затевают серьезную беседу и снова переходят к шуткам и остротам. Рассказывают про всякие удивительные случаи, передают разные давние истории из жизни дедов и прадедов.

Над темным ущельем золотым серпом повисает молодой Месяц. Шум ручья, скачущего по камням, гул леса, исполинские скалы, грозно проступающие из темноты ночи, — все это кажется мне таинственным и загадочным до жути.

Отведав шурпы, я засыпаю тут же на кошме.

Открываю глаза — уже светает. Незаметно, словно по заранее установленной очереди, гаснут одна за другой звезды. Я прозяб. Утро свежее. Чуть пошевелился, а отец уже услышал, шепчет мне:

— Спи, сын, еще рано. — Потом, видно догадавшись, что я продрог, прикрывает меня полой толстого чапана.

Но сон уже не приходит ко мне. Соловьи поют, не умолкая. Воздух чистый-чистый. Отец тоже не спит, вздыхает часто. А немного времени спустя поднимается, идет с кувшином к ручью и разжигает огонь в очаге. Один за другим просыпаются и остальные участники компании.

По горизонту, очерченному причудливой линией горных вершин, разливается алая заря. Вскоре и солнце поднимается, брызжа золотом лучей… Не знаю, вечерняя ли заря красивее или утренняя? Одна красивее другой, одна другой прекраснее. Природа ведь так богата, щедра и так искусна!..

— Как, будем вставать, сын? — мягко спрашивает отец. — Ну вставай, вставай. Вон, взгляни-ка на горы! — и широко поводит рукой.