Михаил Шмушкевич - Я вас жду

— Спасибо, Галочка. Я, пожалуй, пойду в класс. — Она встаёт и не со всем уверенным шагом покидает учительскую.

Иду за ней. Одна мысль сменяется другой: «Куда же дальше грузить лодку и так борта вровень с водой», «Дети для неё — бальзам. В классе она становится прежней, молодой».

Пасмурная погода или ясная — здесь, в классе, солнце всегда светится в её глазах. Недаром же так уютно, тепло и учительнице, и детям.

Шаги Любови Еремеевны становятся всё уверенней. Её каблучки уже отбивают быструю дробь.

Входит в класс. Дети, словно вспугнутые пчёлы, разлетаются по партам, застывают. Они её не ждали: завуч сказала, что учительнице плохо. Хмурые, встревоженные лица.

Любовь Еремеевна раздаёт тетради. Шелест страниц… Довольные улыбки и огорчённые вздохи. Кто хватается за голову, кто гордо задирает подбородок…

У Юры Хоменко мелкие жёсткие кудряшки потемнели, блестят.

— Юра…

Ученик встаёт, настороженный: сейчас ему влетит за ошибки.

— Юра, ты мыл голову дождевой водой?

Хоменко понимает, на что намекает Любовь Еремеевна, и он этим доволен, так как предпочитает отвечать за озорство, чем за ошибки.

— Я на чуточку выбежал на дождь, — признаётся он. — Спросите Васю, если не верите.

Молоточки по-прежнему стучат в висках. Учительница как бы между прочим опускается на стул: дети ни в коем случае не должны заметить, что ей нехорошо.

— Юра, садись. Выходит, и Драч под дождём чуточку был?

Класс разражается шумным смехом. Любовь Еремеевна рада: вот уже и какая-то разрядка! От этой мысли ей становится легче дышать, сердце бьётся. Если бы ещё не молоточки…

— Дети, а теперь за дело, — её голос звучит строго. — Сейчас разберём ошибки, допущенные в письменной работе. Нина…

Небо над крышей сельсовета очистилось от облаков. На синем фоне бьётся, трепещет, как живое существо, флаг. Скоро покажется солнце, и от влажных голых сосен повалит пар.

Любовь Еремеевна ходит по классу. Педагог, что бы о ним ни случилось, всегда должен выглядеть бодрым. Он не имеет права заражать детей плохим настроением.

На большой перемене учительница Пасич в коридоре вместе с ребятами смотрит, как Юра Хоменко демонстрирует очередной фокус. Паренёк показывает нитку, разрывает её на мелкие кусочки, скатывает всё в ком, затем дует на него.

— Внимание, ап — готово! — восклицает он. — Теперь смотрите.

Дети ахнули: нитка целая, даже не измятая.

— Блеск! — выкрикивает Вася Драч. — Правда, Любовь Еремеевна?

— Да! — отзывается она. — Вот фокус, так фокус!

На улице снова шумит дождь. Сильнее прежнего. Тоненькие хрустальные струны буравят островки рыхлого потемневшего снега. Пройдёт неделя-две, и Юра будет показывать фокусы на дворе.

Учительница вспоминает прошлую весну. Она тогда была сильно поражена тем, что вдруг, без вызова, явился к ней врач из Каменска.

— Как тут не приедешь, если такой ультиматум мне предъявили? — сказал он шутя.

— Вот как! Кто же осмелился? — засмеялась Любовь Еремеевна.

— Как кто? Вы же прислали за мной целую ораву! — Он перехватил недоумённый взгляд больной. — Неужели они сами? Влетели ребятишки, гвалт на всю больницу подняли: «Мы из Сулумиевки, идёмте скорее, доктор, наша учительница заболела. Ну быстрее же, автобус уйдёт!» — «Почему, — спрашиваю, — вы приехали именно ко мне?» — «Вы, говорят, самый лучший доктор», — отвечает мальчишка, что на негритёнка смахивает.

Слегка подкрашенные губы Любови Еремеевны дрогнули.

— Юра Хоменко.

— Дети на добро отвечают только добром, — заметил врач. — А у вас ваши ученики были?

— Конечно. Мальчишки воды наносили, печку протопили, а девочки полы помыли, обед сварили!

— Любовь Еремеевна! — обращается Юра к ней. — Дайте мне вашу руку. Алле-гоп!

На ладони учительницы появляется крошечный влажный букетик подснежников.

Глаза мальчика сияют.

— Поддожднички… Поддожднички — с двумя «д» в начале слова. Правильно?

— Если бы такое слово было, то его, конечно, писали бы так, — ответила она, а про себя подумала: «Вот почему твои кудряшки мокрые!»

От тёти Ани у меня нет секретов. Поэтому она с таким усердием собирает меня на свидание с Трофимом Иларионовичем. Высыпает на стол всё содержимое облепленной мелкими ракушками шкатулки — часики, колечки, цепочки…

— Надень, Галочка, вот этот кулон, — уговаривает она меня. — И — вообще… Можешь его взять себе навсегда, на кой чёрт он мне! Забирай.

Отказываюсь, а она насильно суёт мне в руки кулон.

— К ситцевому платью? Не подойдёт, — доказываю.

Тётя Аня устало вздыхает:

— Жаль, мала ты ростом… Надела бы моё панбархатное платье, которое я всего раз надевала. Годы, Галочка, годы — от зеркала давно не отворачиваюсь. Не поможет, даже если разобью его вдребезги. Да, так о чём я? Кулон возьми, прошу тебя, платье тоже.

Смеюсь:

— Панбархатное платье, тётя Аня, в такую жару?

— Оно же вечернее, — настаивает моя хозяйка.

— Не хочется форсить, зачем?

— О, это уже по-моему! — восклицает тётя Аня, и гусиные лапки у её глаз, набухшие веки освещаются торжествующим светом. — Пусть мужчины принимают нас такими, какие мы есть. Правильно, Галочка, нечего выпендриваться перед ними! Скромность украшает…

— Тётя Аня, при чём здесь мужчины? — смеюсь. — Будет деловой разговор.

Анна Феодосьевна прищуривает глаза, узенькие щёлочки блестят: знаем, мол…

Смеюсь вместе с тётей Аней, а сердце бешено колотится: «Придёт ли в условленное время или замотается, забудет? Пять минут подожду и уйду».

Вчера мы с Русланом были в кинотеатре, смотрели «Неуловимый», зарубежный приключенческий фильм. Картина так себе, а вот Руслан был в восторге. Вместе с другими юными зрителями неистовствовал, выкрикивал: «Быстрее, быстрее!» — подгонял машину, преследовавшую контрабандистов. Потом я его проводила до самого дома, а он, как обычно, сочинил новый предлог, чтобы я зашла к ним: «Рыбки у меня в аквариуме совсем вымирать стали. Бабушка не знает, что делать, папа тоже».

Дверь нам открыл Трофим Иларионович. Вид у него был очень озабоченный, встревоженный. Правда, увидев сына со мной, он улыбнулся, но тут же, обращаясь ко мне, сказал: «Извините» и к Руслану: «Пригласи, пожалуйста, Галину Платоновну в свою комнату — у бабушки Иннокентий Кириллович».

Мы с Геростратом сидели тихо, как мыши, и слышали отрывки разговора между больной и врачом.

— …дорогой мой Иннокентий Кириллович, это невозможно.

— Это ещё почему? — спросил громовым басом врач, недовольный ответом. — Опять внук? В прошлый раз, разрешите вам напомнить, вы выписались, не приняв полного курса…

— Иннокентий Кириллович, дорогой, войдите в моё положение.

— Никаких объяснений!