Николай Омельченко - В ожидании солнца (сборник повестей)

— Скажите вашей подруге, что я подтверждаю ваши слова, что ее ввели в заблуждение, — раздраженно ответил Коберский.

— Спасибо, большое спасибо, — благодарно и даже как-то победно закивала дежурная.

Сна как не бывало. Может, спроси дежурная о ком-нибудь другом, он все же сумел бы себя заставить спать, но сейчас даже не старался: встал, надел шерстяной спортивный костюм, открыл балкон, взволнованно закурил и думал с грустью: «Вот и о тебе, Василь, уже сочиняют небылицы, а значит — слава. При жизни робко она шла к тебе. Читали Шукшина-писателя, знали Шукшина-актера, меньше — Шукшина-режиссера. Ярко бросилась в сердце «Калина красная», фильм мученический. Да и другие тебе давались нелегко, как и всем, кто шел в искусстве непроторенной тропкой…»

И ему вдруг вспомнился Шукшин — не таким, каким он был в последние годы, всегда усталым и немного больным, а совсем молодым, каким запомнил его с первых встреч, еще мальчишкой. Эх, надо бы все записать, чтобы осталось, — возможно, кто-нибудь когда-нибудь прочтет…

Аникей подсел к столу, открыл записную книжку и стал торопливо писать: «Я познакомился с Василием Шукшиным в конце пятидесятых годов, летом, еще будучи мальчишкой, во дворе Одесской киностудии…»

Ему не понравилась такая протокольная сухость, хотелось по-другому, ведь это было не просто знакомство с будущим товарищем и коллегой, а начало всех начал, это, в конце концов, было детство и его голубая колыбель — Одесса.

И Аникею вдруг показалось: это было так давно, что тот худенький белоголовый мальчишка совсем не он, Коберский, а кто-то другой, хотя очень-очень знакомый и чем-то странно похожий на него. Может быть, поэтому он и начал от третьего лица…

«Мальчишка жил неподалеку от киностудии в узком переулке, начинавшемся у Пролетарского бульвара и круто сбегавшем к морю. Дворы переулка в пыльных акациях были обнесены заборами из желтого, пористого, как пчелиные соты, камня, добытого из чрева Одессы — катакомб. Мальчишка, как и все его сверстники-одесситы, больше всего любил море, до неправдоподобия синее в солнечные дни и свинцово-печальное в непогоду. Когда ветер дул с моря, он вместе с крутыми волнами, перевитыми водорослями, прибивал к берегу множество мелких кисельно-скользких медуз, купаться становилось неприятно, и мальчишки устраивали игры или просто лежали на горячей гальке, бродили по опустевшему, словно осенью, пляжу.

Как-то в один из таких дней играли в прятки. Мальчишка убежал дальше всех, к киностудии, даже поднялся к границе ее владений и спрятался в каком-то сломанном контейнере, в котором сладко пахло конфетами. И тут же услышал насмешливый голос:

— Эй, ты что тут делаешь? На ночлег устроился, что ли?

— Прячусь, играем мы…

— А на мороженое заработать хочешь?

— А чего же…

— Тогда держи, — парень лет двадцати двух протянул ему сачок и ведро. — Вытащи десятка полтора медуз, только чтоб живые были, не мятые… Принесешь наверх, к съемочной площадке у бассейна.

Мальчишка вприпрыжку побежал к морю, вмиг позабыв и об игре, и о приятелях: ведь сейчас он увидит место, где снимают кино! Не раз он уже пытался заглянуть в этот таинственный двор, но проникнуть туда с улицы мешал забор, а с моря — собаки на цепях, прикрепленных к проволоке вдоль границы студии. Когда он с ведерком медуз поднимался на гору, одна из таких собак лениво вышла ему навстречу. Мальчишка остановился.

— Давай, давай, не дрейфь! — крикнул парень из толпы киношников у бассейна. — Она не тронет.

— Ага, не тронет! — недоверчиво обходил собаку мальчишка, хорошо помня, с каким остервенением эти цепные сторожа бросались на него и его сверстников, когда те пробегали мимо по берегу.

Тем не менее, собака и в самом деле равнодушно, с сытым подвыванием зевнула и вернулась к своей будке.

— Чего это она такая? — удивился мальчишка, отдавая парню сачок и ведро с медузами.

— Ученая. Когда людей много, понимает, что идет работа, съемка, вот и не трогает. А когда крадется какой-нибудь бездельник, вмиг цапнет за штаны!

— Ты чего там застрял, сейчас солнце зайдет! — донеслось сердитое из толпы киношников.

Парень бегом метнулся к бассейну, а мальчишка несмело пошел следом, то оглядываясь на собаку, то высматривая место, где можно было бы остаться незамеченным и поглядеть, для чего киношникам понадобились эти медузы. Очень любопытно было! Впрочем, все тут были настолько заняты работой, так торопились, поглядывая на небо, где к солнцу подползла огромная синевато-сизая туча, что никому не было никакого дела до чумазого одесского мальчишки.

Зато все внимание было сосредоточено на другом мальчике: лет пяти-шести, круглолицем, с ямочками на щеках, как у девчонки, с курчавыми, желтовато-белыми, как морская пена у прибоя, волосами. На него тут, видимо, все молились, слащаво улыбались ему, подмигивали, о чем-то ласково просили, как милостыню у капризного принца, — и человек в берете со съемочной камерой в руках, то припадавший на колено, то взбиравшийся на растопыренную лесенку и оттуда целившийся объективом вниз, и парень, посылавший за медузами, а теперь аккуратно опускавший их в бассейн, вокруг которого толпились люди. А мальчик, хмуро прислушиваясь к какому-то моложавому дяде с редкой седой бородкой, стоял в бассейне по шею в воде и трусливо тянул к медузам руки.

— Так, так. Хорошо, хорошо! — обрадованно кричал седобородый. А потом уже тише, с сожалением. — Эх, а все же в море было бы лучше, с волнами куда эффектнее!

— Да нельзя, нельзя, — раздраженно отвечал ему кто-то, — в море не очень спокойно, малыш не устоит, побьется о камни, а волны мы и тут сейчас устроим, соорудим!

— Да дело не в волнах… Ну, начинаем! Опустите бассейн ниже, чтобы как раз на одной плоскости с морем…

Мальчишка увидел, что бассейн вместе с медузами и дрожащим малышом вдруг стал опускаться, а вода в нем такая же синяя, как и в море…

И только потом, год спустя, когда увидел фильм и узнал этого мальца, он понял: бассейн опускали для того, чтобы его вода слилась с фоном моря. В кино получилось так (что бесконечно удивило и восхитило мальчишку): в большом, безбрежном синем море плыл малыш, храбро расталкивая большие медузы, норовившие присосаться к нему…

Съемки в этом уголке киностудии велись не часто, мальчишка уже знал это. Всякий раз, как только к морю доносилась знакомая команда «Мотор!», он бежал сюда, уже смело проходя через заслон из сторожевых собак. И скучал, когда киношники долго не появлялись. Ему очень хотелось еще заглянуть в большие павильоны, где вообще, наверное, творились чудеса. Парень, который посылал его за медузами, однажды даже пообещал провести туда. Он, как позже узнал мальчишка, был вторым режиссером, все звали его странным именем — Цаля; трудно было вообще понять, имя это, фамилия или просто кличка. Но Цаля так и не выполнил своего обещания, группа вскоре уехала из Одессы. Сделал это другой человек, хотя того, первого, попросившего собрать ему медуз, мальчишка помнил всегда, даже когда вырос…