Василий Шаталов - Золотая подкова (сборник)

— Я не учен, ты это знаешь, — негромко начал Курбан-ага. — И если скажу что-нибудь не так, ты, надеюсь, простишь меня. Я не учен, да ведь за моими плечами полвека прожитой жизни. А жизнь, как известно, — это тоже наука. О чем она говорит? О том, что в жизни всякое бывает: и хорошее, и плохое. И что бы ни случилось, надо быть твердым, не предаваться унынию. Особенно это тебя касается: молод, здоров в все — впереди… Только жить да радоваться!..

Курбан-ага, почувствовав сухость во рту, отхлебнул несколько глотков чаю и продолжал все тем же негромким голосом:

— Вот ты говорил, что водишь трактор. А трактористы нужны везде. И в нашем колхозе их днем с огнем ищут. Вот я и советую — из колхоза пока не уезжай. Здесь поработай. А там видно будет. Если к делу будешь относиться с душой да с охотой, и здесь оцепят. Не зря говорят: алмаз и в золе не затеряется. Но природный алмаз — камень не броский. После огранки — другое дело. Тогда это уже бриллиант. То же происходит и с человеком. Свою закалку он проходит в труде. Только после этого все его таланты и начинают сверкали подобно драгоценному бриллианту. Так что… пока поработай в колхозе, — еще больше понизив голос, повторил Курбан-ага. — Поработаешь, в армии отслужишь… А когда вернешься, справим тебе свадьбу. Институт от тебя никуда не уйдет. Можно заочно учиться.

— Все правильно, отец, — ответил Байрамгельды и почувствовал на душе такую легкость, будто камень с нее свалился. Отец говорил именно то, о чем сам Байрамгельды только что успел подумать.

Осенью Байрамгельды поступил в тракторную бригаду. И работой, и бригадой был доволен. Ребята подобрались дружные, веселые, но больше других ему нравился Клычли Аширов, прозванный Комиссаром. За что его так прозвали, никто не знал. Скорее всего, видимо, за доброту, ровный покладистый характер. А может быть за то, что Клычли был старше всех по возрасту: он войну прошел, до Берлина дошел. Если иногда и ругал кого-нибудь, то делал это мягко, деликатно, как старший брат или же армейский комиссар. И чем больше Байрамгельды работал с Клычли, тем сильнее привязывался к нему. Они и с работы возвращались вместе, так как жили на одной улице, через дорогу, наискосок.

На следующий год Байрамгельды призвали в армию. Пока служил, отец, не торопясь, построил ему напротив старшего сына Бегенча каменный дом под шиферной крышей, просторный, светлый, с расчетом на большую семью. По совету отца оконные рамы выкрасили в яркий синий цвет. И дом повеселел.

Вскоре после возвращения из армии Байрамгельды женился. Жену он выбрал красивую. Может, самую красивую из всех, какие были в долине Мургаба. Всем на удивленье Огульмайса была девушкой русоволосой, высокой, с тонким станом и большими темно-синими глазами. Но главное в них был не цвет: он часто менялся, и глаза казались то синими, то темно-серыми, то ярко-голубыми, как чистое весеннее небо. Они покоряли душевной теплотой, всегда сияли живым радостным светом.

Пошли дети. На работе все ладилось, его хвалили и поощряли. Чего еще надо для полного счастья? Кажется, ничего. Внешне Байрамгельды был спокоен и всем доволен. Жизнь его катилась по ровной, хорошо накатанной дороге. Но эта дорога усыпляла своим однообразием и вскоре стала томить. Байрамгельды тянулся к другой жизни — беспокойной и суровой. Вновь мечта о канале напомнила о себе. Но по мере того, как росла семья, он понял, что надежды поступить в институт почти не осталось. Да и всем не обязательно иметь высшее техническое образование, можно работать на канале и простым рабочим. Главное — в знании своего дела…

Возможно, мечта о канале со временем и остыла бы в Байрамгельды, если бы не радио и газеты. Все, о чем писалось в те годы в газетах и сообщалось по радио, Байрамгельды воспринимал особенно остро, с какой-то ревнивой болью и едким чувством зависти. Каждого, кто находился в песках и прокладывал там русло гигантской реки, он считал счастливцем. Хотя этим «счастливцам» в условиях пустыни — этого хаоса диких песчаных бугров и впадин, где дуют ветры, срывающие с места жилые домики и столбы, где от жажды деревенеет язык и трескаются губы, а зимние морозы по жестокости своей ни в чем не уступают летней жаре — было, ох, как нелегко!

Следя за сообщениями печати и радио, Байрамгельды знал обо всем, что происходило на трассе, запоми-нал имена известных строителей, которых газетчики называли не иначе, как «первопроходцы», «гвардейцы Каракумов», «покорпели Черных песков». И эта была лишь скромная дань их мужеству, стойкости, героизму.

Вести, поступавшие с великой стройки, были одна радостнее другой. Вот уже русло канала начали прокладывать с двух сторон сразу: с запада — «сухим» способом, с помощью бульдозеров, скреперов и экскаваторов, и «мокрым» — с востока — земснарядами. Само собой разумеется, такой метод давал большой выигрыш во времени! Но и это еще не все. Прокладка русла шла и с помощью самой воды. Мощные потоки воды, направленные в пески, смывая их, сами выбирали себе удобное ложе и победоносно шли дальше на запад. Стало ясно, что приход амударьинской воды в долину Мургаба уже не за горами.

И вдруг, когда все привыкли к добрым сообщениям об успехах строителей, пришла тревожная весть: те участки готового русла, где прошла вода, сплошь заросли камышом. Поднявшись густой стеной, он сдерживал движение воды. Его пытались выкашивать, но это не помогло. Тогда хотели было прибегнуть к гербицидам, но вовремя воздержались: ядохимикаты могли не только уничтожить растительность, но и воду отравить, и все, что было в ней живого.

Скорость воды в канале все больше падала. Появилась реальная угроза, что вода вообще не дойдет до Мары.

— Неужели это может произойти? — с тревогой спросил Байрамгельды своего друга Клычли Аширова.

— Да нет, не думаю! — спокойно отозвался Клычли. — Найдут что-нибудь. От кого-то я слыхал, будто бы копать надо глубже, метров до шести. Тогда трава не будет появляться. Да и ученые, говорят, за дело взялись. За рыбами, говорят, на Дальний Восток отправились. Водится там такая порода рыб, которым этот камыш, рогоз и всякая там уруть — самое лакомое блюдо. Вот привезут ученые этих рыб, запустят в канал и, считай, что ни одной травинки в нем не останется!

— Все это, Клычли, на воде вилами писано, — тяжело вздохнув, сказал Байрамгельды. — А, впрочем, чего гадать? Поживем — увидим…

Как бы там ни было, а вода по готовым участкам канала шла безостановочно. Вот уже, прорезав труднейший участок Юго-Восточных Каракумов, она прошла сквозь самые чудовищные барханы — их высота здесь превышала шестиэтажный дом — и медленно приближалась к восточной окраине оазиса.

В районе станции Захмет вода остановилась, словно для того, чтобы сделать передышку и с новой силой рвануться дальше.