Александр Ливанов - Начало времени

Я понимаю, что человек, «делающий пожары», вряд ли стал бы об этом оповещать весь белый свет. Однако сообразить, что пожарный тот, кто, наоборот, специально занимается тушением пожаров, это мне тогда оказалось не под силу. По опыту я знал, что когда случается пожар, его тушат всем селом. Вернее, пытаются это делать. Как правило, дом всегда успевал сгореть дотла еще раньше, чем об этом. узнавали на краю села. Пожарогашение же скорее напоминало ритуал, чем дело. И люди очень добросовестно выполняли этот ритуал. Шумели, волновались, охали, плескали ведерко–другое воды, что‑то рубили топорами, тащили баграми… А где много воды возьмешь? Вода в колодце, в речке. Ее на коромысле не натаскаешь на пожар…

А здесь — «машина, чтоб тушить пожары»! Так сказал мне отец, добавив тут же, чтоб я не путался под ногами, не мешал.

Кому я мешаю? Никому я не мешаю! Отцу тем более; он занят тем же, чем и я, и остальные: глазеет, как городской товарищ, Остап и Гаврила Сотский осматривают машину. Но вот кузнец и председатель сельрады берутся за одну сдвоенную ручку, городской товарищ — за другую, они толкают ее вверх, вниз. Здорово! Остап и Гаврила Сотский тоже качают головой — здорово! На лицах их счастливые улыбки. Городской товарищ в синей фуражечке с околышем, где написано «пожарный», точно название корабля на бескозырке матроса, сдерживает волнение, силится выглядеть серьезным, деловым и солидным. Машина выдержала экзамен! Если смущенно–счастливым Гавриле Сотскому и Остапу машина поправилась только сейчас, городскому товарищу она уже давно нравится. Это его детище, любимое и почитаемое. Он верит в него, и ему очень хочется, чтобы все полюбили, поверили в машину, прониклись уважением к ней.

После Гаврилы Сотского и Остапа городской товарищ разрешает и другим пошуровать ручки машины. Теперь уже у ручек не трп, а четыре человека. Полный комплект. Мужики нажимают ручки машины, стараются, почему‑то смеются и радуются, как дети. Они папоминают мне тех разных деревянных мужичков, которые куют с медведями на красивых рыночных игрушках. Однако как же тушит пожар машина? Она сама красная, как пожар. Только цилипдры медные, да ручки блестят черным лаком. (Если бы мне кто‑нибудь сказал в эту минуту, что уже в пятом классе я без особого труда, как и многие ученики, буду чертить на школьной доске схему этой машины! Причем с точным расположением поршней, всасывающих и нагнетающих клапанов — разве я смог бы тогда поверить в такое?)

— Ну, хватит! — говорит городской товарищ. — Без воды она портится. Завтра на воде ее опробуем!

— К колодцу тогда ее нужно перетащить, — говорит Остап.

— Не осилит она глубину, не поднимет воду, — уверенно говорит городской товарищ с фуражкой пожарного и снисходительно улыбается неосведомленности кузнеца. Остап, наш кузнец— он вроде сельского инженера— багровеет, спешит сделать понимающее лицо: «Ах да, ну да, конечно!»

В разговор вмешался отец. Он что‑то доказывает пожарному про нашу лужу. «Вода чистая, чистая как слеза», — говорит отец и даже вроде крестится. Ну, это он, я знаю, от преисполненных чувств, чтоб поверил ему городской товарищ — «пожарпый»!

…Назавтра — снова погрузка на воз, снова волы тащат машину к «нашей луже». Людей поменьше, чем вчера. Однако Остап опять здесь: даже кузню оставил для машины, до того она его заинтересовала. Здесь, конечно, и Гаврил Сотский. В сельраде он скучает. Как‑то заглянул я туда. Сидит за столом под портретом всеукраияского старосты Григория Ивановича Петровского и носом клюет. Перед ним нечитанная газета «Висти». Даже мне конфузно стало от такой кипучей деятельности нашего предсельрады.

Гаврил Сотский — долговязый, с трясущейся головой и обвислой, как у старого мерина, губой. Что ему ни говорят, он всем поддакивает торопливо, изображает рассеянное терпение человека, чьи мысли где‑то далеко и о более важных делах. Есть такие люди—всегда «нездешние», всегда «отсутствующие». Где только настоящее место их мыслей, где они присутствуют—самому господу это неизвестно. Гаврил играет роль небожителя, спустившегося с заоблачных высот ради нелегко дающегося ему присутствия среди людских забот и печалей. Он кого‑то узнает, кого‑то хлопает по плечу, удостоит щипка молодицу, кому‑нибудь из ребят щелчка даст по лбу. И все это для вящего впечатления: небожитель на земле! И все это с рассеянно–озабоченным видом. Гаврила любит, когда людно, шумно, когда есть на что поглазеть. Тут он чувствует себя как рыба в воде. Сегодня за пожарной помпой шествует куда меньше людей, чем вчера, и это тревожит Гаврилу Сотского. Он озирается, смотрит через наш плетень, приставив ладонь ко лбу, почему не идут сельчане?

Когда сгрузили машину и раскатали брезентовые рукава–шланги, Гаврил Сотский просит городского пожарного подождать: «Хай люды побачуть». Пожарный понимающе кивает головой. Ему тоже хочется, чтобы люди увидели, как действует машина. Он даже выказывает Гавриле Сотскому догадку о тактическом промахе: зря вчера машину показывали возле сельрады…

Но люди подходят. Все наши соседи уже здесь. Даже батюшка пришел посмотреть на машину для тушения пожаров! Табачная ряса до пят, седые космы из‑под соломенной шляпы разметались по плечам, руки сложены на груди, как у Христа.

Вот уже опущен в лужу тот брезентовый рукав, который покороче. На конце у него медный фильтр, величиной с самоварчик. Он весь в круглых дырочках. Этим фильтром с дырочками шланг напоминает эдакую страшную многоглазую гусеницу — из тех, которых мальчишка вполне тоже может увидеть во сне. Сравнение со змеем–удавом мне в голову не приходит. Я о нем ничего еще не слышал.

Остап и отец берутся за одну ручку. Гаврил Сотский и пожарный — за другую — и помпа приведена в действие! Все уже догадались, что тушение пожара машина производит простой водой. «По энтой кишке она затягивает воду, а вон по той кишке, что подлиннее, вода струей гасит пламя», — объясняет батюшке Остап. Батюшка кивком головы вежливо благодарит кузнеца за уважительное объяснение и больше никаких лишних вопросов не задает. Но вот длинная кишка зашевелилась, как живая, упруго заходила по земле, а из ее трубки с блестящим медным наконечником, похожим на маленький церковный купол, вырвалась струя! Вода шипит, как тысячи змей, и растекается по земле.

Пожарный кому‑то торопливо уступает ручку и спешит к трубке с наконечником. Он, как факел, торжественно поднимает трубку, и сильная струя, вся в ярких радужных блестках, обрушивается на наш плетень! Пожарный вертит куполом на наконечнике, и струя Теперь рассыпается, брызжет на плетень, точно дождь. «Наддай, наддай!» — кричит пожарный тем, кто у ручек, и сжатая им острая струя, вздрогнув, перемахивает через плетень в наш сад!