Александр Ливанов - Притча о встречном

Когда у писателя Ф. родился внук и дед оказался сам-пят в двух комнатах большой и шумной коммуналки, окна на двор какой-то допотопной, коптящей, как колхозная кузня, фабрички пластмассы, он наконец отправился в райсовет. Записался на прием к председателю — а к обеду вернулся с ордером в кармане на квартиру!

В коммунальной кухне, где собрались все соседи, Ф. не поверили — пришлось пустить по рукам ордер на голубоватой, в гербовой сетке бумаге. Все было правильно: и фамилия, и дата, и печать райсовета, заверяющая небрежный, но столь могущественный крючок председательской подписи.

Все соседи завидовали Ф. Завидовали по-хорошему, не без того, чтоб и порадоваться за него, потому что человек он был хороший, тихий, хотя и прослыл в квартире неудачником в своих писательских делах. Книги Ф. шли туго, семья его по этой причине жила скудно, нередко перехватывала у соседей трешки и пятерки, которые тем не менее возвращались аккуратно.

Главное же — жила семья Ф. теснее всех жильцов в квартире.

И все же, и все же каким должен был быть разговор, какими же должны были быть слова, чтоб уйти утром жильцом коммуналки, а вернуться к обеду владельцем отдельной четырехкомнатной!..

С присущей Ф, тихостью в голосе он отвечал, что никакого особого разговора там не было и слова не сказались какие-то сверхъестественные. Вообще-то он, писатель, не мастер говорить!.. Где уж там! Ему-то и с писанием своим нелегко приходится. Не успеет написать слово — уже заминка. То ли оно? А нет ли лучше? А не обойтись без него? Где уж там говорить гладко, когда и писать гладко не научился. Изначально как бы под сомнением все слова. Не облечены полным доверием. В писательском деле это очень трудно. Эти неоднозначность и неопределенность слов! А там еще соборный дух их! Слова как люди: с кем поведутся, у того и наберутся. И текст, и контекст, и подтекст. Как говорят кандидаты. Ну эти-то все знают, все слова у них готовые! А тут слово говорит одно, намекает на другое да еще затаило смысл о третьем. Как установить единственную связь между словами? Сопротивление материалов похлестче, чем у инженеров… Скажем, предмет, вещь, дом, человек. Мало увязать смыслом — надо до души дойти, донести ее, соборную — образную — мысль! И чтоб как песня была! Из души в душу! Вот эти чашки на подносе Зои Александровны: у Гоголя они чайки на морском берегу! Чай, чашки, чайки… От древнего, надежливого — «чай» в смысле «ведь»? Чай, ведь, знай — а там замечай, случай, выручай, чаянье-отчаянье, круча и туча, свеча и парча, чара и чаща… Вот какая чечетка! Живое море языка родного, народного. Какой симфонизм толков, доверчиво-сокровенной человечности! Поистине «надежда и опора». И счастье общения, и высшее родство. А иной не сознает, не радуется! Зоя Александровна! Как бы чашка не улетела с края подноса! У Гоголя, видать, море не наше, италийское. А вот чайки — образ грусти о родине! Или — помните? — береза, наискось перебитая молнией: обломок колонны! Внешняя схожесть? Состояние души! И лонная рифма — «колонна» и «обломок»! Слух поэта, музыка прозы и поэзия прозы. Да и обломок мрамора небось из античных руин. Но береза вся нашенская, родная, вечная! Сама Россия из сердца, из боли писательской. Оживет береза, вскинется буйной кроной, пусть и перебита николаевским безвременьем… Вот что такое слово художника!.. А помните — дороги? Отчаянье мечты, предчувствие судьбы…

Все посмотрели ордер? Давайте. Мои все в расходе, еще не знают. Э-эх, дороги… В поле под дождем разбрелись, расползлись… В никуда? К бедам. Как раки! Каково? Чувствуете? Уныло, осень, сырость, время безысходно-неподвижное. Дороги в никуда? Доползут ли куда-то раки?.. Что же надо из своей человеческой жизни сделать, чтоб так писать! По тебе вроде ток пропускают, а ты живи и пиши!..

И все же, и все же, дружно перебивают соседи Ф. Есть за ним такой грех, любит потолковать о магии словесной, — не ленись только слушать. И все же — не о раках он рассказывал в райсовете? Человек получил квартиру, а он все о своих раках!.. Каким был разговор — страсть интересно!

И Ф. стал припоминать. Конечно, разговор был. Не глухонемые, чтобы мимикой да жестиками объясняться! Там, в кабинете, помнит он, стены на две трети в дубовых панелях. Никакой, впрочем, не дуб — линкруст… А часы как раз пробили половину двенадцатого. Так уютно, ненавязчиво, мелодичным, он бы даже сказал — по-женски сокровенным, голосом прозвенели — и сразу тихо! Запомни, мол, некая верховная минутка в твоей жизни. И Ф. ее запомнит!.. Не привык Ф. к общению с начальством, говорил, точно рассуждал вслух, точно проверял на слух те фразы, которые собирался написать на бумаге… О чем он все же говорил? Ах, да… О совести. Он даже спросил хозяина красивого и просторного (на четырехкомнатную квартиру потянет!) кабинета, часто ли он вспоминает о том, что советская власть от слова — совесть? Общая, из души в душу, весть! Чтоб каждому знать, как себя вести. Чтоб ведущий ведал, как и куда вести! А этот первый слог — «со» — это чудо! Он собирательный и сообщительный, советующий и совестящий! Луч души каждого на линзу общей совести! От самого солнца это «со»! Знаете ли — по-древнеегипетски — солнце и бог солнца: «ра»! Вот тебе и радость отсюда, вот тебе и работа, без которой радости не видать, отсюда, и сам разум, видать, отсюда… Разбрелись народы и языки, обособились — собрать бы все снова вместе! Не об этом ли еще, помимо всего прочего, — точно «сос»! — взывают солнечное «со» и совестливая «весть»! Смысл тут глубинный, сама душа тут живая!.. А поступить по совести народной — поступить по-советски! Это надо каждому, особенно председателю советской власти района, все это надо и каждый миг, и всю жизнь помнить… Вот, скажем, Ф. и пришел сюда не праздничные речи говорить — пришел, чтоб жизнью своей семьи, своей собственной дойти до совести… Внук по ночам орет, ходишь весь день как космонавт в невесомости. Окно открыл, дыши пластмассовым смрадом. У рабочих, он спросил, вытяжная вентиляция, у Ф. она втяжная… Сколько мы все читали о плохой жизни в смысле быта писателей прошлого! Хорошие писатели, а жилось им плохо. Так, может, доказательство от обратного: Ф. живет плохо, и, стало быть, и он — хороший писатель? Ведь суд здесь, слава богу, долгий, лишь в потомках он — окончательный… А жизнь — процесс уточнения — всего сущего в мире! — по совести: то есть по-советски!