Борис Тумасов - На рубежах южных

— Хамы! Бунтовщики! — взорвался Кордовский и, подняв коня на дыбы, поскакал из крепости.

— Ого! — рассмеялись казаки. — Половой Кордовскому тоже под хвост полено сунул…

Наказной атаман Котляревский был в те дни на Тамани. Он проверял таманское укрепление, а на обратном пути собирался осмотреть крепость Копыл [2] На месте нынешнего города Славянска–на–Кубани. . По дороге в Копыл и разыскал атамана полковник Великий. Загнав двух лошадей, без конвоя, скакал он день и ночь.

Известие о бунте не на шутку встревожило Котляревского. Взяв полсотни казаков из укрепления и сопровождаемый конвойной сотней, он немедленно отбыл в Екатеринодар.

Покачиваясь на подушках мягкой рессорной тачанки, Котляревский думал о случившемся. На душе было тревожно:

«Как отнесутся к этому в Петербурге?»

Худощавое, загорелое лицо Котляревского было угрюмо.

«Что же это? Ведь на старшин руку подняли! На власть! Казнить таких!»

Но он был твёрдо уверен, что достаточно его присутствия и бунтовщики выдадут зачинщиков, покорятся. Не знал Котляревский, что весть о вое стании полков уже донеслась до многих станиц и голытьба поодиночке и отрядами спешила в Екатеринодар…

Остались позади низовья Кубани. Дорога пошла через плавни. По обеим сторонам стеной стоял камыш. Кое–где сквозь густые заросли еле заметные пролегали кабаньи тропы. Изредка открывались блюдца воды. Вот с одного из них поднялась стая гусей, гогоча, опустилась где‑то в глубине камышей. В плавнях жизнь шла своим ходом. Царство диких птиц и зверей жило по своим извечным законам.

Казаки ехали осторожно. На границе особенно ухо надо держать остро. А зазеваешь, так обовьётся вокруг шеи тугой аркан, продадут казака на галеры в далёкую Туретчину…

Кони тревожно фыркнули, рванули постромки.

— Либо волка, либо человека почуяли, — встревожился Великий.

Он боязливо оглянулся на охрану. Полковник не доверял теперь и отборной атаманской сотне. Глаза пробежали по пригнувшимся к косматым гривам всадникам. Высокие папахи, мрачные, угрюмые лица. Ни улыбки, ни разговоров.

«С виду все хорошие, а кто их знает, что у них в головах? Может, и они такие же, как те?»

Миновали Ивановскую. По правую руку остался курган–могила, прозванный казаками «Дывным». На его вершине маячил сторожевой разъезд.

К обеду были в Марьянской. Тачанка остановилась у станичного правления — низкого здания с плохо выбеленными стенами.

— Слезай! Ослабь подпруги! — громким, зычным голосом подал команду есаул.

Котляревский спрыгнул с тачанки и направился в правление. Оттуда уже спешил станичный атаман— дюжий, седоусый сотник. Одет атаман был в старый вылинявший малиновый кунтуш и синие шаровары. Битое оспой лицо стало тоже малиновым, чуб и седые усы вымокли от пота и обвисли. За ним шагали старики, распаренные жарой и хмельным чихирем, к которому они прикладывались, ожидая наказного.

Гулким басом атаман доложил, что в станице «все, слава богу, в порядке, только десяток казаков и один урядник ушли в Катеринодар к смутьянам».

Лицо Котляревского передёрнулось. Он с раздражением взглянул на тронутый молью, пропотевший малиновый кунтуш атамана и почему‑то подумал: «Должно, шарпанул этот кунтуш где‑нибудь в панском имении, когда ещё запорожцем был!»

Кивнув головой, наказной нахмурил брови и приказал побыстрее напоить коней, а людям поднести по чарке вина и мяса с хлебом. Сам отказался пройти на атаманское подворье, а пообедал, сидя в тачанке, жареной гусятиной. Неутомимо скрипел колодезный журавель. Казаки быстро заменили упряжку в тачанке.

И вскоре она уже была за станицей. За ней рысил на уставших лошадях конвой.

Перевалило за полдень. Степь томилась от зноя и казалась вымершей, только в белесой синеве трепетал неугомонный жаворонок, да иногда, сквозь глухой конский топот, раздавался жалобный крик перепела:

«Пить–пить!»

Издали показались вал и плетень Елизаветинского кордона. Котляревский велел ехать шагом, окликнул есаула:

— А ну, есаул, узнайте, что на кордоне.

Есаул молодецки поднёс к папахе ладонь с повисшей на руке нагайкой, козырнул и, объехав тачанку, поскакал к кордону. Минут через десять он вернулся в сопровождении войскового старшины Гулика.

— Мокий Семенович! — обрадовался Котляревский, когда Гулик, соскочив с коня, грузно зашагал к остановившейся тачанке. — Как вы очутились здесь, какими судьбами?

Тот, горько улыбнувшись, передёрнул плечами.

— Вынужден был искать вас…

Старшина покрутил головой.

— Ох, что там заварилось! Боже мой! Вчера целая толпа подступила к правлению. Ругательные слова кричали на всех старшин и на вас тоже. Оружием угрожали. А всех их подстрекали к тому Дикун, Собакарь, Шмалько и Половой. На беду, ярмарка сейчас, и многие казаки к смутьянам перекинулись.

Котляревский молчал.

Великий растерянно переводил взгляд с Гулика на Котляревского, с Котляревского на Гулика.

— В Екатеринодар вам ехать нельзя, объезжайте его стороной и направляйтесь в Усть–Лабу, — посоветовал Гулик. — Там генерал–майор Спет с Суздальским полком. С ним и приходите, чтоб сила была за плечами.

Котляревский отрицательно покачал головой.

— Нет, Мокий Семенович! Попробую уговорить… Плохо, коли в наши, казачьи, дела придётся солдат впутывать.

О том, что происходит в Екатеринодаре, Котляревский понял ещё у въезда в поселение. Ворота крепости были раскрыты настежь, и там бурлила беспокойная, шумная толпа. Встречные казаки шапок не снимали, недобро косились на конвой.

Не заезжая домой, наказной направился прямо в крепость, где расположились восставшие полки.

— Подождите, — шептал он. — Это вам даром не пройдёт!

Котляревский решил любой ценой погасить вспышку недовольства. Во всём случившемся винил он только Кордовского и полковников, ходивших в персидский поход. «Одни заворовались, меры не знали в своём сребролюбии, а другой гибкости не проявил. Надо было дать казакам хоть часть довольствия — и бунта бы не было, — думал Котляревский. — Пусть бы только разошлись по домам, а там всех зачинщиков поодиночке б взяли…»

Дробно постукивая копытами по сухой, как камень, дороге, кони внесли коляску в крепость и, не сбавляя хода, покатилась к майдану.

«Как себя вести с бунтовщиками? — размышлял наказной. — Обещать, что будет по–ихнему? Грозить? Эх, Головатого бы сюда! Умел старый лис с казаками ладить…»

Он представил себе, как поступил бы покойный Антон Андреевич на его месте. Конечно, он пришёл бы к казакам один, без конвоя, невозмутимо посасывая старую люльку. Присел бы с казаками в тени, угостил бы их своим табачком, поговорил бы просто, задушевно. Вспомнил бы совместные походы на Туретчину…