Иван Арсентьев - Преодоление: Роман и повесть

И не пошла. Не встала даже—осталась сидеть на том же месте, поджав ноги и обхватив колени руками.

Вначале она услышала посвистывание: кто‑то шел по дорожке. Прозрачная величавая тишина ночи пропускала малейшие звуки. Валюха с минуту сидела, храня выжидательное молчание, грустно улыбаясь, затем проворно вскочила, одернула платье. Сердце стукнуло несколько раз невпопад, подсказало: он! Повернулась навстречу, прислушиваясь, готовясь сказать первые, заранее обдуманные слова, и вдруг, к ужасу своему, обнаружила, что приготовленные слова вылетели из головы. Все, начисто!

«Э! —махнула рукой Валюха, —Что слова! Захочет — без слов поймет».

А шаги приближались; человек ступал твердо, размашисто, в такт ударам ее сердца. Очень много стуков отбило око до этого переломного момента, после которого или великая радость жизни, или величайшая пустота.

Шаги вдруг замерли — Карцев сбежал вниз.

— Валя? Ты здесь?

Ее била крупная дрожь. Он схватил Валюху за руку, воскликнул, заглядывая в лицо:

— Ты совсем окоченела!

В глазах ее, как в чистом студеном ключе возле бывшей буровой, просвечивалось все, что было на дне, на поверхности отражался лишь окружающий мир.

Двое застыли, осыпанные серебристыми блестками звездного сияния. Стояли молча, склонив головы. Часто так бывает с людьми, которые долго и путано пробираются друг к другу и, одолев наконец мучительный путь, останавливаются, точно какая‑то сила не позволяет сделать им последний короткий шаг.

Карцев смотрел на Валюху выжидательно, догадываясь и не веря.

— Степанида сказала, я зачем‑то понадобился. Срочно…

Валюха молчала, опустив голову.

«Неужели ты не понимаешь? Неужели я притащилась бы на ночь глядя за сто километров по конторским делам? Ждала бы тебя здесь для решения производственных вопросов», — думала она тоскливо сама не своя. Развела руками, выдохнула:

— Понадобился…

— Зачем?

— Знаешь что… — молвила она с натугой. — Понимаешь… А! Ничего ты не понимаешь! — вскрикнула Валюха в отчаянье и отвернулась, чтоб не показать вскипевших яростных слез. Вдруг подняла порывисто руки, прижалась к нему, привстав на цыпочки, застучалась лбом об его подбородок. Отстранилась на миг, сказала смятенным, падающим до шепота голосом: — Знаешь что… — Губы ее задрожали, и она опять умолкла — лишь смотрела, жадно лаская глазами его лицо, открытую шею.

Он расцепил ее пальцы, поцеловал руки. Голова радостно закружилась. Невыносимо острое ощущение близости горячего присмиревшего тела, ее тела… Желанный аромат «Белой сирени»…

Затаившаяся в сердце холодная тоска стремительно тронулась и растаяла. На губах Валюхи вспыхнула счастливая улыбка, обожгла сердце радостью, да так и осталась мерцать звездочкой негаснущей.

Они говорили друг другу какие‑то слоеэ, чего‑то взволнованно спрашивали, воскрешая в памяти полузабытое, а через секунду уже не помнили, о чем спрашивали. Мысли их сбивчиво, беспорядочно скользили, перескакивая с одного на другое. За несколько тревожных мгновений все переменилось, точно порох воспламенился и опалил прежнее, и вот двое, обновленные, застыли, прижавшись друг к другу, отрешенные от всего окружающего.

Время затормозилось.

Вдруг Валюха выскользнула из рук Карцева и растаяла, потерявшись в густоцветье шиповника. Лишь темная гривка взбитых волос смутно угадывалась в темноте. Карцев шагнул по мягкой ости травы в синий благоухающий туман…

Ночь пела привычную песню: невнятную и неопределенную. Какие‑то туманные шорохи, шепоты, птичьи восклицания — арабески бессмысленных звуков.

Карцев слышал, как стучала земля. Он лежал на мягкой щетинке травы, волосы его путались с космами бойкого седоватого полынка. Валюха, склонившись над ним, гладила, перебирала густые жесткие завитки на его груди, ее губы блуждали по его губам, пахнущим здоровьем, табаком, чуть–чуть вином и еще чем‑то, напоминающим запах раскаленного железа.

«Да разве было у меня хоть что‑то похожее с Сашей или с бывшей женой!» —подумал Карцев мимолетно.

А Валюха, вспоминая пустые, окаянные ночи свои, еще крепче прижималась к нему жарким, истосковавшимся по ласке телом.

Где‑то поблизости в кустах вдруг робко и неуверенно начал пробовать свой голос соловей. В черном провале неба, точно в кирюшкиноком пруду, плавали горошины звезд. Хотелось набрать их в пригоршни и осыпать плечи Валюхи.

— А ведь прохладно стало, дролюшка… — подивилась она, зябко ежась.

Карцев улыбнулся, чувствуя жар, исходящий от нее.

«Неужели уйти отсюда, из такой ночи?» —спрашивал его взгляд.

— Нет, нет! Я не хочу! — вскрикнула Валюха.

Он одел ее, закутал в свой пиджак и принялся нашаривать сушняк в кустах позади себя. Сложил в кучу, зажег костер. Крановатые отблески пламени заиграли на припухших губах Валюхи, зазолотили румянец на щеках. Дымок тянулся тонкий и грустный, дымок от последних колючих сучков прошлого.

__ Боюсь, не закопчу ли тебя своей котельной? — сказал Карцев, прикасаясь к отливающим медью волосам Валюхи.

— Копченая баба дольше сохраняется. От дыма только цветочки–лепесточки вянут.

Карцев понял намек, промолчал. Валюха потянулась к нему, спросила ревниво:

— Дроля, а ты по правде влюбился в Сашку?

Карцев подумал, тщательно подыскивая слова. Он знал, как много будет значить для Валюхи то, что он скажет сейчас. Но особенные слова не приходил^ на ум, и он оказал то, что было на самом деле:

— Если нет любви настоящей, люди выдумывают хоть какую‑нибудь. Потом постепенно привыкают и перестают отличать истину от выдумки. Без любви трудно.

— Значит, ты все же любил Сашку?

— Нет, видимо… Ты всегда стояла между нами.

Валюха хотела было рассказать о серьезных и далеко идущих Сашиных планах, о цветущем вишневом садочке, но сейчас ей было так хорошо, что не хотелось омрачать минуты тяжкими воспоминаниями, и она только повторила:

— Платонически… Что же, некоторые люди могут есть помидоры и без соли…

Карцев завозился в кустах в поисках топлива, а Валюха пригрелась, задремала. Дровишек Карцев не раздобыл, только ободрался до крови. С севера все ощутимей потягивал резкий, холодный ветер. Карцев смел золу, нарвал травы и застелил нагретую землю в том месте, где горел костер.

— Погрейся, Валюта, на охотничьей печке.

Она легла на спину и блаженно вздохнула.

— Убить меня мало! — воскликнула она страстно и закрылась косынкой, стыдясь показать любимому свое счастливое лицо.

Небо на востоке побледнело. Стало чуть брезжить. Мягкая лиловатая полоска наметилась над горизонтом. С каждой минутой холодало все сильнее, воздух делался прозрачным и хрупким, точно стеклянным.